Эрик Бутаков - Выруба

В кунге рассвет наступил гораздо позже, чем в лесу. Но стоило первому бледному свету появиться на «экране» окна, Сергей Макарович, как, почувствовав это, тут же проснулся. Тяжело сев (не для его возраста теперь такие ночевки) на край лавки, покрутив затекшей шеей, Макарыч сказал:

— Подъем, охотнички.

И все тут же встали, как будто лежали и только и ждали этого «подъем».

— Ну, как спалось, ваше превосходительство? — спросил Андрей.

— Нормально, товарищ военврач, — ответит Макарыч.

На печке стоял котелок с едва теплым чаем. Макарыч сделал несколько глотков, наклонив котелок.

— Будешь? — спросил он Андрея и, не дожидаясь ответа, отдал ему котелок.

Потом он встал, открыл дверь кунга. Холодный, но очень свежий воздух, влетевший в прокуренную будку, взбодрил всех в ней полусидящих. Пришла пора вылезать на свет божий. Спустившись на снег, Макарыч огляделся: тайга, безмолвие, костер погас. Окропив вчерашний снег, капитан закурил и пошел к кабине. Машина не сразу, но завелась. Машинально, по привычке посигналив, Макарыч, вылез из холодной кабины, подошел к костровищу и ногой расшевелил кучу. Тоненькая струйка дыма просочилась из глубины почерневшей золы. Думая о чём-то своем, капитан безотчетно распалил огонь, и присел, протянув к огню ладони.

— О чем задумался Сергей? — Борис Семенович доставал из пачки сигарету. — Будешь?

Макарыч взял предложенную сигарету, подкурил от тонкой веточки из костра, глубоко затянулся и ответил:

— Да вот, Боря, думаю, как нам лучше сорганизоваться. День терять не хочется, за мужиками надо ехать — мужики на охоту приехали, можно ещё три-четыре загона сделать. С другой стороны — твой парень где-то там, в лесу, и я буду постоянно думать: вернулся он или нет. Вот и думай тут, как лучше сделать.

— Ерёму искать надо. Беды бы не было!

— Надо. Ерёму искать надо. Ну, что ж — будем искать.

Капитан встал, бросил окурок в костер и пошел к будке.

Олег с Андреем выбирались из кунга.

Андрей потянулся, хлопнул себя руками, потопал, размял шею, потер ладонями не бритое лицо и отошел к краю дороги. Олег уже стоял с противоположной стороны, через плечо, смотря на подходящего капитана. Капитан заметил, чем они заняты, остановился, попинал колесо, присел, зачем-то посмотрел под машину. Когда все были готовы, капитан сказал:

— Короче, сейчас как сделаем: мы втроем идем за Ермолаем, по его вчерашнему следу. Борис едет в деревню за командой — привозит их сюда. Если всё нормально, пока он ездит — мы вернемся все, вчетвером. И ждем их тут. А там видно будет.

— Понятно, — ответил Андрей и, не раздумывая, полез в кунг.

— Давай костер разожжем и оставим ему записку, чтобы ждал — вдруг он с другой стороны появиться — кто знает?

— И пакет со жратвой повести на дерево у костра — если парень придет — он голодный, как волк, — крикнул из кунга Андрей и почему-то засмеялся.

Капитан развел руками.

— Олег, проследи! Сделай, как положено… и выдвигаемся, — приказал он Олегу, а сам отправился к костру, где ещё сидел и грелся Борис.

— Боря, дуй за командой, а мы по следу за твоим парнем. Сюда всех вези…

— Я понял. Я слышал. Ты только найди его, Серега. Он крепкий, думаю — жив. Ты, главное, найди.

— Найду, Борис, конечно найду. В любом случае…

— Давайте-ка только без патетики, господа офицера, — обрезал Андрей. Он уже стоял, готовый к переходу. — Хули вы его похоронили?! В трех километрах от жилья пацаненок ночь пропрыгал у костра — и чё? Живой он — голодный только, но живой — это я вам говорю!

Андрей, как врач, знал, что главное — не паниковать. Однажды к нему в операционную привезли солдата с открытым переломом голени. Большеберцовая кость была страшно изуродована. Малоберцовая — тоже перелом в двух местах. Парень был в сознании и всё повторял: «Что там, доктор? Что там?» «Хуйня — царапина!» — ответил Андрей, и солдатик успокоился, операция прошла успешно, а через год, парень ушел на дембель на своих двоих ногах. Главное — не паниковать! И в таких делах — крепкое слово помогало лучше, чем уговоры.

Прошел час. Ерёма брел по снегу, едва волоча ноги. Пить хотелось страшно, но снег жажду не утолял. Сесть бы, развести огонь, но он боялся потерять остаток сил на растопку костра. Сахар кончился, заварка ещё есть, но сил нет. Еще он боялся уснуть. Почему-то и откуда-то он знал, что тот, кто уснул на морозе — больше не просыпается. Хотя, с другой стороны, какой мороз? Мороз был ночью — сейчас — Ташкент! Но всё равно он не хотел уснуть. Поэтому шел, иногда садился прямо на «тропу» глотал снег, который ещё больше отнимал сил, с трудом поднимался и снова шел. «Сникерс», сейчас бы «сникерс»! Там орехи, какая-то курага и толстый, толстый слой… карамели. «Ебать-молотить! — вспомнил Ерёма и полез в карман куртки. — Мне же конфет дали!» Две прекрасные карамельки запутались между патронов двенадцатого калибра, которые он взял у соседа по номеру, но так и не вернул. О! Тогда костер! Проглотив конфеты, Ермолай почувствовал прилив сил и заставил себя развести огонь. «Не долго — только растает снег (я даже кипятить не буду) попью, отдохну и дальше. Тут осталось-то!» Он не помнил ландшафт, но он помнил следы. Помнил (примерно) где и как мазал кровью раненный олень, как он сам обходил завалы, и прикидывал по времени, примерно сколько осталось. По его прикидкам, выходило, что он совсем близко, но Еловки (долбаной Еловки) — всё нет и нет! А след вчерашний — есть! Замытый, засыпанный, но есть!