Юрий Иванов - Я ожидаю смерть

Я обратил внимание на их причёску, вернее, на цвет их волос. Их волосы были почему-то белые. Что бы это значило? Кто их покрасил, какой парикмахер? И вдруг меня осенило. Да это же седина! Все трое моих сокамерников стали седыми. Я подумал, что, наверное, я тоже поседел. В дальнейшем это подтвердилось. Расстрел сделал свою работу.

В камере долго стояла тишина, прерываемая редкими стонами. Все молчали. Комментировать случившееся никто не решался.

Следователь сыграл с нами очередную злую шутку.

Наконец, мы понемногу пришли в себя. Я спросил Николая Ивановича:

– Ты можешь говорить, Николай Иванович?

– Да, – ответил он.

Я продолжал:

– Можешь рассказать, что с тобой произошло? Я думаю, нам необходимо поделиться тем, что мы пережили сегодня.

Николай Иванович начал рассказывать:

– Конвой вывел меня из камеры и приволок на допрос.

– Будешь отвечать на мои вопросы? – спросил следователь.

Я не знал, что должен ему говорить. По-моему, он и сам не знал, какой ответ ему нужен. Я ничего не стал отвечать. Он взял из пишущей машинки лист и, прочитав его, подписал бумагу. Затем поднёс лист к моему лицу, и, не дав мне его прочитать, сказал, что меня должны расстрелять. Дальше со мной произошло всё то, что, очевидно, испытали и вы все, не так ли? В меня стали стрелять холостыми патронами. Всего дали два таких пистолетных залпа.

Мы все подтвердили свои несостоявшиеся расстрелы.

Николай Иванович, после некоторого молчания, сказал, как бы подводя итог нашему разговору:

– Мы все приняли обряд крещения и окрашивания, мы все стали седыми. Путь к концу нашей жизни становится всё короче и короче. День настоящего расстрела стремительно приближается. Очень жаль, что о наших мучениях не узнают родные и близкие. Не узнают все граждане нашего государства.

Наши товарищи и друзья, очевидно, ещё долго будут считать, что мы являемся врагами народа. Также врагами народа объявлены тамбовские мужики, которые не хотели отдавать хлеб, выращенный своим трудом. Объявлены врагами народа моряки Кронштадта, которые встали на защиту своих родных, ограбленных так называемыми продовольственными отрядами.

Врагами народа стали расстрелянные служители духовенства.

Врагами народа стала вся наша интеллигенция: ученые, врачи, учителя. Уничтожено казачество, которое веками охраняло границы Русского государства. Уничтожены все династии русского офицерства. Как много шпионов пробралось во все структуры управления государством! Как много врагов в нашем государстве рабочих и крестьян!

Николай Иванович продолжал:

– Очевидно, смерть приближается к нам стремительными шагами. Ещё раз хочу сказать, как жаль моих детей, которые терпят сейчас невзгоды. Они не получат должного ухода и ласки от матери, занятой на непрерывной работе. У вас, мои сокамерники, положение с детьми такое же. По крайней мере, я знаю, что семья Алексея Ивановича находится в положении, ещё более тяжёлом, чем моя.

Степан Петрович включился в разговор:

– И у меня шестеро детей и все ещё очень маленькие.

– А у меня семеро маленьких детей: три мальчика и четыре девочки, – сказал Сергей Владимирович. – Моей жене досталась не женская доля – прокормить такую ораву детишек. У меня вся надежда на моего младшего брата. Правда, он потерял на гражданской войне одну ногу. Буду надеяться, что он не оставит мою семью. Он всегда ко мне относился с большим уважением. Единственное, меня беспокоит, не отразится ли на нём то, что у него брат – “враг народа”.

Николай Иванович произнес:

– То, что мы – “враги народа”, обязательно отразится на наших семьях и наших друзьях.

В камере воцарилась тишина, каждый мысленно представил свои семьи, и то, в каких условиях продолжится их жизнь.

Я представил свою жену и детей. Хорошо будет, если их не отправят в какую-нибудь ссылку. И это могло быть.

Мысли завертелись в моей голове с бешеной скоростью. Перед глазами возникали картины из разных периодов жизни. Вот я ребёнком лезу на яблоню за яблоками. Вот кошу траву на сенокосе. Вот меня призывают в армию, родные окружили меня, а мама плачет. Вот бегу в атаку на немцев и рядом со мной падают солдаты, сражённые немецкими пулями. Вот я в немецком плену. А вот и Февральская революция, и меня освобождают из немецкого плена. Я лежу в военном госпитале под Псковом, оказываюсь в рядах Красной армии, куда меня взяли прямо из госпиталя. Вот меня направляют в школу Красных командиров…