Лариса Порхун - Зелёный мёд

Я поняла, что если не принять меры, конца этому не будет, поэтому, остановившись, внимательно посмотрела на неё и сказала:

– Послушай, ты ведь тоже с Мариной говорила и согласилась приехать, так ведь? Сама, между прочим, никто тебя не заставлял, так что же ты сейчас начинаешь? Светка недовольно проворчала:

– Сама… сама… Как ей откажешь-то? Ты, будто, не знаешь?!

Я сделала паузу, выдохнула и уже другим тоном произнесла:

– Её можно понять, она хочет быстрее разобраться с вещами и мебелью, чтобы не ночевать одной в доме матери. Ей не к кому больше и обратиться-то…

Мы, наконец, вышли из подъезда и сразу увидели Борину машину. Я махнула головой в ту сторону и добавила:

– Видишь, и машину с шофером за нами уже прислали… А сестра её так и не приехала… Марина говорит, что их отношения совсем испортились… с тех пор, как Юля вышла из клиники…

Обратно возвращались уже поздним вечером. Я чувствовала невыразимую усталость и что-то ещё, плохо объяснимое. Какую-то опустошенность что ли.

Марина с сыновьями тоже возвращалась домой, поэтому сейчас в Бориной машине было тесновато. Борис свернул на заправку, Марина, сидевшая у окна, протянула недовольно:

– Боря, неужели трудно было позаботиться об этом заранее? Борис, обернувшись, улыбнулся привычно и виновато:

– Не успел, Мариш, прости. Я смотрела на освещенного светом фар, бледного, уставшего и совершенно незаменимого в течение всей Марининой жизни человека и размышляла, думает ли она, хоть иногда, о Боре, как об отдельной автономной личности? Или считает, что он приставлен к ней пожизненно некими высшими силами? А может, – продолжала я задаваться бессмысленными вопросами, – Марина воспринимает это, не просто, как должное, а, возможно, и как некую милость с её стороны, дозволяя за годы безупречной преданности находиться возле неё и служить? Интересно, она знает, хотя бы примерно, во сколько Боре обошлись похороны её матери? А сколько он заплатил этой тетке, которая будет заниматься продажей дома? Уверена, что ей даже в голову не пришло задуматься хоть когда-нибудь о таких пустяках.

Как-то мы с ним разговорились, и я с жаром начала объяснять ему, что он находится по собственной воле в деструктивных, зависимых отношениях. Я загибала пальцы: так и не завел семью, будучи талантливым музыкантом, застрял в рядовых преподавателях всё в том же Институте культуры и постоянно живет в ожидании того, когда он в очередной раз понадобится Марине. Когда мне показалось, что мои доводы и примеры не кажутся ему серьёзными и убедительными, я, довольно жестко, резюмировала:

– Ты умный, самодостаточный мужчина, почему же ты ведёшь себя, как законченный невротик? Жизнь гораздо больше, чем любовь. Тем более, то, что ты испытываешь к Марине, ничего общего с любовью не имеет. Ты же не можешь не понимать, что у ваших токсичных отношений нет будущего?

Боря посмотрел на меня с улыбкой, пожал плечами и ответил:

– У меня просто нет выбора…

После этих слов, я чуть не взорвалась:

– Да как это нет выбора? Выбор есть всегда… Боря остановил меня, легонько сжав мою руку:

– Ты думаешь, я не пытался? Когда ездил к своим в Израиль, чуть не женился ведь. … Но понял, что не смогу…

– Да что не сможешь- то, Господи? – простонала я.

– Я просто не смогу без неё жить, – Боря снова улыбнулся, – В моём случае, уверяю тебя, нет в этой пошлой и избитой фразе никакого пафоса,

– Физически не смогу, понимаешь? – он похлопал меня по руке и вышел.

Я посмотрела на часы: половина двенадцатого ночи. Я прикидывала, во сколько мы вернемся, и удастся ли поспать хоть пару часов перед тем, как зазвонит будильник. Светка дремала впереди. Маринино лицо эффектно смотрелось в мелькавших за окном дорожных отблесках. На голове у неё причудливым образом был завязан платок, и в неверном полуночном свете её образ сейчас напоминал широко растиражированный профиль царицы Нефертити.

Межу нами сидели её тринадцатилетние близнецы. Владик сосредоточенно рассматривал что-то за окном, а Славик, привалившись к нему, крепко спал. Я никогда так и не научилась их различать. Не знаю, насколько хорошо это получалось у их матери, потому что и одного и второго, она называла не иначе, как «Муля». Насколько похожи эти дети внешне, настолько разные у них характеры. Владик очень активный, хулиганистый и общительный. Его брат, наоборот, молчаливый, рассудительный и спокойный. На Владика постоянно жаловались соседи и учителя, а Славика хвалили и ставили в пример. Тем не менее, они были очень дружны, что на самом деле, не так уж и часто среди близнецов, как может показаться. Мальчишки довольно своеобразные, по их поведению нельзя было даже предположить, что они чувствуют в данный момент. Владик и Славик абсолютно замкнуты на себе и ещё немного на своей матери. Хотя и совершенно непонятно было их отношение к ней. Я только знаю, что когда, она произносила сразной тональностью, в зависимости от ситуации, – Муля! – её просьбы, распоряжения и инструкции доходили до сознания незамедлительно. В отсутствии второго, каждый из Марининых детей словно терялся, не знал, как себя вести и очень скоро начинал испытывать просто физический дискомфорт. Даже, на первый взгляд, разговорчивый и открытый Владик, мгновенно замыкался или уходил в дурашливость, когда обращались непосредственно к нему, без привязки к его брату или матери. Славик не утруждал себя и этим. Он безмолвно смотрел на человека отсутствующим взглядом, затем потерянно озирался, в поисках брата и при малейшей же возможности немедленно ретировался. С раннего возраста они часто оставались вдвоём, поэтому были вполне самостоятельными. С двенадцати лет уже подрабатывали, сначала мойкой автомобилей, потом на стройке. Марина к этому не принуждала, хотя и не запрещала. Когда Светка поинтересовалась у неё, мол, не рано ли, Марина пожав плечами отрезала: