Дмитрий Лиханов - Звезда и Крест [litres]

Наконец Лиля торжественно произнесла:

– Вызываю дух Иосифа Сталина! Приди! Приди к нам!

От слов этих Колючий заерзал на стуле, потому как не далее чем на прошлой неделе опубликовал в «Огоньке» статью с очередными разоблачениями кровавого сталинского режима и ему не слишком хотелось выслушивать, что скажет о ней диктатор.

– Может, Пушкина? – шепнул Лиле, но та даже не обернулась и Пушкина не позвала.

Мирно плавились свечи. Потрескивала жарко сухая береза в камине. И вдруг нечто тяжкое и протяжное с гулом пронеслось за стеной.

– Поезд, – объяснила Лиля. И в то же мгновение фанерный бегунок под ее пальцами вздрогнул и оборотился кругом. – Сталин, – улыбнулась она.

Дух Иосифа Виссарионовича оказался удивительно мил и кроток. Отвечал на вопросы коротко и внятно, без малейших признаков надменности и высокомерия, каковы свойственны, к примеру, душам Петра Первого или Льва Троцкого. На вопрос о судьбах перестройки поведал доверительно, что «Борис станет первым и разрушит страну», «собирать станет Владимир», а «возродит Алексей». Сказал он и про Америку, «которой уж недолго владычествовать», и про Китай, который «к две тысячи пятидесятому году коммунизм построит», добавив при этом весьма эмоционально: «А вы могли бы его еще раньше построить, если бы не были такими дураками». «Вашими методами? – поинтересовался «красный граф». – Лагерями и пытками?» «То и дело озираясь назад, – ответствовал Сталин, – далеко не уйдешь». Тут и Колючий осмелел. Сглотнул виски из стакана и произнес с улыбкой: «Тебе не убедить нас. История вынесла свой приговор, кровавый тиран». «Добрых правителей не существует, – отозвался Иосиф Виссарионович весьма миролюбиво, – точно так же, как и народа, который ими доволен».

Затем перешли к частностям. Женщине-подростку вождь предсказал удачное замужество с грузинским вором в законе по кличке Хистава. «Красного графа» ждала оглушительная карьера в Министерстве культуры, где он будет курировать вопросы реставрации памятников, озолотится на этом деле и будет посажен сроком на десять лет в Мордовский лагерь особого режима для проворовавшихся чиновников. Мальвину с синими волосами ожидало вполне прогнозируемое безумие на почве наступившего климакса и увлеченности дадаизмом, в результате которых она примется по заветам непризнанного совками Марселя Дюшана расписывать масляной краской унитазы в общественных туалетах. И загремит в Кащенко. Колючий эмигрирует в начале грядущего века в Государство Израиль. Издаст здесь несколько книг, впрочем, мало кому интересных. Выдаст дочку замуж за внука эсэсовца. И закончит жизнь в комфортабельном доме для престарелых, до последнего часа проклиная Сталина и советскую власть.

Ни Сашка, ни Лунатик, ни сама Лиля своего будущего знать пока не желали, а потому ничего и не спрашивали. Сталин покинул собрание точно так же, как и появился. Грохотом пролетающего мимо дачи товарняка, трепетом свечей. В остаток вечера, что ожидаемо затянулся чуть ли не до рассвета, поменяли виски на портвейн, отчего интонации обрели пущую громкость, взгляды – туманность, мысли – развязность и революционность. Богема принуждала Сашку звонить ночью в штаб округа, поднимать истребители на спасение Горбачева и бомбардировщики – на уничтожение путчистов. Лунатик в ответ грозился вздернуть богему на фонарном столбе, утверждая, что от нее в стране вся зараза. И только Лиля, хоть и пила наравне со всеми, словно и не пьянела, все глядела на Сашку с какой-то грустью, с печалью какой-то нездешней. Все молчала.

– Куда ты?! – остановила его, когда, пошатываясь, натягивая на себя мундир, подался к выходу вместе с богемой. – Я тебя никуда не пущу. Здесь останешься.

А поскольку идти ему и в самом деле было некуда, спорить не стал.

…Просыпался мучительно, будто возвращался из ада. Мозги словно кто чугунными тисками давил, дырявил их сверлами. Рот и гортань полнились зловонной горечью, как если бы всю ночь напролет кошачье дерьмо пережевывал. Взгляд расплывчат, мутен. А слабость такая, что не то что руки, пальца не поднять, не вздохнуть полной грудью.

Лиля в прозрачном чайного цвета пеньюаре кашеварила возле газовой плиты в три конфорки. Шкварчала на сковородке яичница на сале. Свистел паром чайник. Бурлила на огне эмалированная кастрюлька, источая какой-то сладостно-горький аромат. Судя по скомканной подушке с черным волосом одиноким, по отдельному верблюжьему одеялу, Лиля спала рядом. Форма – на плечиках, отутюжена. Протезы по стойке «смирно» в углу при ботинках вычищенных. Видать, женская рука не один час трудилась над ними. На вздох его тягостный оборотилась приветливо, с улыбкой душевной.