Адель - Хрущёвка

–Не любят они меня, с тех пор, как муж мой сгинул, они обо мне забыли, как о страшном сне.– Любовь Никитишна пришла в уныние и свесила седовласую голову.

–Кто они?

–Родня моя, кто ж ещё…– Любовь Никитишна развела сырость на обвислых щеках и рукавом тонкой сорочки ежеминутно утирала горькие слёзы.– Было время, они, нет, да захаживали, чаи погонять, а нынче так вовсе обо мне позабыли, словно я им не родная мать, а с боку припёка, опять же незрячая на оба глаза. И тут, откуда ни возьмись, появился ты, ну и я, чтоб одиночество томное скрасить, сделала вид, что ты мне родной внук.

–Ты уж меня прости Любовь Никитишна, если я тебя обижу, но во всех бедах ты винишь родных, однако зло сеешь именно ты, и никто более. Я многое в себе держал, и отныне молчать не намерен. Массаж, да катись он пропадом, и похуже вещи делали, но водить меня за нос, нет уж, тут простите, я умываю руки. Всё! Хватит, натерпелся. Игра окончена, тушите свет господа, я выдохся. Сначала дети в школе от Вас шарахались, потом Вы мужу житья не давали, дочку родную пороли и я уверен, что дочка Ваша, не от хорошей жизни в бега подалась. Что же на самом деле случилось с Вашим мужем, я доподлинно не знаю, однако думается мне, жили Вы порознь и вечно ссорились по пустякам.

–А с ними, иначе нельзя, хлюпиками станут. Уж лучше я им ремня разок всыплю, нежели они начнут пить, курить и наркоманить. Хулиганья мне в доме хватала. Как говорится, суровый нрав, растёт в суровых условиях. Вот ты думаешь, стала бы моя дочурка известным градостроителем, без ежедневной порки. Нет, нет и ещё раз нет.

–Потому она и сбежала от тебя. Тут хочешь, не хочешь, но каждодневную порку мало кто сдюжит. Дети, они ласку любят, их добрым словом ободрять нужно, а не ремнём махать. Что посеешь, то и пожнёшь.

–Дочурка моя упивается плодами Моих! Трудов… И будь у меня под рукой имбирный пряник, вместо отцовского ремня, то выросли бы они все избалованными хлюпиками. А оно мне надо?

–Теперь ты видишь, к чему пряник без ремня приводит. Дети разбежались и кроме меня, тебя некому более навещать. А будь под рукой пряник, то жила бы ты сейчас беспечно и забот не знала.

–А мне и одной живётся хорошо и беспечно. Сама чай поставлю, сама телевизор включу, а большего мне и не надо. Если аппетит проснётся, то я сестричку из больницы домой позову, она-то мне и сварганит супчик.

–Ну, вот и жди, когда сестричка твоя из больницы к тебе наведается, а я домой пошёл. Тошнит чего-то, а чего не знаю.

–Иди-иди и без сопливых справлюсь.– крикнула вдогонку Любовь Никитишна и вновь включила телевизор.

–Ну и пойду, мы люди гордые, терпеть не станем.– подлил Витасик масла в огонь, но костёр давно потух, и Любовь Никитишна, сдержала всю злобу в себе.

***

Пора и честь знать.

До первых петухов Любовь Никитишна Московская рыдала навзрыд и рукавом белой сорочки утирала горькие слёзы. Одна-одинёшенька на белом свете, и никому она не нужна, и дети совсем позабыли, что в тесной хрущёвке томится родная мать, точно не она рожала дочку Аню и внучку Аллу на руках не убаюкивала. Обидной ей, что она, Любовь Никитишна Московская, в недалёком прошлом руководитель местной школы, суровая «Укротительница змей», не заслужила и махонькой доли беспечной старости. Она много не просила, лишь бы внучка под боком росла и дочка, время от времени, мать родную навещала. Подчас она краем уха подслушает, как старые пенсионерки, только и делают, что жалостливо порицают родных детей, видите ли, они их воспитали, вскормили, а сыновьям жалко в Болгарию путёвку купить. Вот же клуши, не знают цену, казалось бы, простым вещам, как у них только язык поворачивается подобные наглости исторгать, поражалась Любовь Никитишна и в полном одиночестве сиживала на холодной скамейке у мрачного подъезда, любуясь, окрестностями затхлого двора.

Наутро следующего дня, Любовь Никитишна Московская, жена ныне покойного Геворга Палыча, мать успешного градостроителя Анны Геворгиевны и бабушка Аллы Петровны, скончалась в полном одиночестве. Мёрзлые стены нагнетали пуще прежнего, и мысли о муже не согревали тело приятными воспоминаниями к слову совсем, напротив, подирали кожу морозом. И стены по обе стороны померкли, тьма нависла над белым потолком, комната ходила кругом неустанно, точно водила хоровод, думалось, что с минуты на минуту Любовь Никитишна свалится в пропасть. То ли нервы шалят, то ли от безудержной тоски, неведомая сила разящим ударом кольнула точно в грудь. Любовь Никитишна съёжилась на боку, крепко стиснула тонкую сорочку в кулак, испустила последний вздох и померла.