Роман Сенчин - Без очереди. Сцены советской жизни в рассказах современных писателей [сборник litres]

Первые в моей жизни сапоги я купила у Любиной мамы – Люба уже после долгих мытарств уехала за границу и стала присылать своей маме кое-какие вещи, а я их с восторгом покупала. Мягкие темно-зеленые сапоги до колена произвели фурор в университете, где я тогда училась…

Моя скромность в одежде (нынешнего времени) происходит отчасти из-за моей колоссальной привередливости. Во всем я нахожу дефекты: то застежка потайная плохо спроектирована, то кокетка высоковата, то вот блузка всем хороша, но нет боковых карманов… Трудно, что ли, в боковой шов заделать?

И вот именно по причине привередливости любимые вещи я ношу годами, до истлевания. И муж мой такой же. Думаю, что сегодня не много есть людей, которые чинят одежду. А мы чиним. Иногда самостоятельно, и надо признать, что у Андрея это получается лучше, чем у меня. Иногда я таскаю рванинку в пошивочную мастерскую для починки. Удовольствие недешевое, иногда починка стоит почти как новая вещь. Но принципы всего дороже!

Когда-то, лет сорок тому назад, свою писательскую карьеру я начала статьей “Закон сохранения”, она была опубликована в журнале “ДИ” (“Декоративное искусство”) и посвящена моей покойной подруге, театральной художнице Гале Колманок, которая была гением возрождения вещей. У нее (и у нас, подруг, благодаря ей) ничего не пропадало. Ни клочка ткани. Даже изношенная детская шуба, непригодная для дальнейшей жизни, шла у нее в дело – “здоровая” спинка была вырезана и этим куском обита скамеечка…

О, не забыть! Еще одна важная история. У меня была по- друга, Ирина Уварова, которая была тесно связана с кукольным театром. Она прекрасно знала его историю, его мистику и сама время от времени ставила кукольные спектакли как художник, иногда – как режиссер. От нее я узнала интереснейшую деталь: одежду для кукол никогда не шили из новой ткани, надо было брать непременно уже изношенную, прожившую “взрослую” жизнь. Почему? А секрет! И мои изношенные вещи шли иногда через Иру в театральную мастерскую, к кукольникам, которые пустили, между прочим, ту самую арбузную кофточку, которая стоила серебряного подсвечника, в последний путь, на платье какой-нибудь куклы-принцессы…

Несколько лет тому назад я попала в дом к одному очень знаменитому журналисту, талантливому и умному. Принимали меня по первому разряду – еда была, смешно сказать, “ручной” и тонкой работы. Свежие крабы, прилетевшие на самолете чуть ли не в живом виде сегодня утром, но приготовленные по таким технологиям, о которых я, рядовая домашняя хозяйка, могу только догадываться. Ну, и вино соответствующее. Для меня, человека, различающего вино по двум параметрам, красное или белое, нюансы и оттенки вкуса были – увы! – совершенно недоступны, зато после ужина хозяин показал мне гордость дома – это было лоскутное одеяло высокого художества, на самом деле потрясающая картина, сшитая его бабушкой из лоскутков выношенной одежды. “Вот это, – показывал он, – кусочек от моей школьной формы, а этот лоскуток – от маминого сарафана, в котором она со мной гуляла, когда мне было два года… а это – от бабушкиной блузки…” Так биография семьи была представлена на этом панно. На меня произвело это большое впечатление.

Итак, резюме. Во времена моей юности одевались люди трудно, интересно и гораздо беднее. Пальто “строили” годами, постепенно, покупая отрез, через год – подкладку, затем – воротник, и, в конце концов поднакопив денег на работу портному, получали готовое изделие, которое носили потом по двадцать лет. Не шучу! Именно так. Эта “долгая носка” мне очень нравится. И в моем гардеробе есть вещи, которым двадцать и более лет.

У меня даже есть подозрение, что с вещами, которые человек носит, образуется некоторая мистическая связь: они тебя любят, если ты любишь их. Есть такие вещи у меня, которые я надеваю, когда что-то идет не так. Есть особенно надежные, которые я надеваю, когда иду на сложную для меня встречу. “Счастливые” вещи, в которых девочки идут сдавать экзамены…

И последнее, пожалуй, что я могла бы добавить ко всему сказанному: есть “мемориальные” вещи, которые я храню, – шелковый мешочек от покрывала, которое надевал на себя мой прадед, когда молился, рубашка, в которой крестили по меньшей мере троих членов семьи, ночная рубашечка, которую я подарила маме в университетские годы, в которой она и умерла. Долгое время в доме хранились первые туфельки моего отца. Но они таинственно исчезли, как это происходит иногда с такими “мемориальными” вещами.