Марта Кетро - Хорошенькие не умирают

И тут хорошо бы ей уйти наискосок, немного вбок от привычной линии жизни, вьющейся от любви к нелюбви и снова к любви. Но где же взять храбрости, чтобы переместиться в другую систему координат, и где взять воли, чтобы отказаться от привычных приманок? Всё это она знает о себе и потому чуть грустна, покорна и похмельна. И всё-таки улыбается.

Любовь моя, ярко-жёлтый, цвета лимонов, синиц, мёда и осенних листьев.

Любовь моя, фиолетовый, цвета молний в бархатную ночь.

Любовь моя, серый и розовый, цвета пыли, иерусалимского камня и пустынных закатов.

Любовь моя, жгучий красный, горячий даже сквозь веки, не изменившийся и за десять лет.

Любовь моя, полосатый, пахнущий мягкой игрушкой и молоком.

Не каждому хватит жизни, чтобы собрать хотя бы радугу, и что тут можно сказать, кроме банальностей: не трать время на тех, кто не даёт чистого цвета; сохраняй тех, кто даёт; и жил напрасно, если не был никому ни синим, ни серебряным, ни золотым.

Из детей, которым запрещали жаловаться, получаются люди, неспособные к сочувствию и поддержке. Ему всегда говорили: «Сам виноват, избаловался, не ной, а сделай что-нибудь». Теперь он подрос и сам так научился.

На ваше «мне плохо» он ответит:

«Как ты смеешь ныть, когда безногим инвалидам еще хуже?»;

«Это полная фигня, пройдёт»;

«Соберись, тряпка»;

«Ха! Вот у меня…»;

«Ну а что ты хотел при твоём поведении?!».

И никаких шансов достучаться. Даже если у вас случайно нет ног, вам приведут в пример жизнерадостных паралитиков, которые не шевелятся совсем. Когда же стряслось объективное и недувусмысленное горе, он просто отстраняется и пропадает: «Я же ничем не могу помочь, чего зря сопли распускать». Он, правда, всегда рассказывает о своей готовности поддержать делом, но почему-то именно вы всегда оказываетесь недостойны его усилий. Где-то там у него жизнь, полная благотворительности, оказанной малознакомым людям, вам же достаётся только идиотский оптимизм: «Всё фигня, справишься». Его проблемы при этом невероятно значимы, даже самые мелкие. Пусть в детстве его никто не понимал, но сейчас настоящие друзья просто обязаны выслушивать многословные жалобы. И кивать, гладить по плечу, подтверждать его ценность, обнимать. Словом, совершать те бессмысленные глупости, в которых он им отказывает.

Если такой человек вам почему-либо дорог, можно принять условия игры, просто никогда не забывайте, что всегда, в любой критической ситуации, вы останетесь без поддержки. Помните, что рядом с ним вы на самом деле одиноки.

Есть существенная разница в том, быть ли объектом любви или зависимости. Внешние проявления довольно похожи: и в том, и в другом случае возникает привязанность, сильная нужда быть рядом и чувство, что жизнь после расставания потеряет радость. И любовь случается не сахар, особенно не очень взаимная.

Но есть принципиальное отличие: любящий, даже сквозь гнев и печаль, свой объект всё-таки любит, а вот зависимый — ненавидит. И любящий, если переполнить его терпение, может уйти, а зависимый останется и попытается объект уничтожить. Хотя бы морально, хотя бы помучить как следует.

И потому даже самая необременительная зависимость губительна для тех, на кого направлена. От них всегда хотят избавиться, но так, чтобы, не меняясь самому, обесценить и разрушить причину собственной несвободы.

Вспомнила, как начинается отчаяние — как будто часто падаешь. Безо всякого полёта, не более чем с высоты собственных ног. Ни с того ни с сего подвернулась щиколотка, споткнулась на ступеньке, поскользнулась на мокром камне. Встаёшь, стараясь не обращать внимания на горящее колено, идёшь дальше. Постепенно расслабляясь, отрываешь взгляд от мостовой — и снова. Сначала пару раз в день, потом чаще. Уже не делаешь вид, что случайность, уже пытаешься беречься, а ноги заплетаются сами собой. Уже перестаёшь считать синяки и ссадины, они появляются поверх незаживших. И где-то здесь оно наступает. Остановиться невозможно, надо обязательно убраться из точки А, и хотя попасть в точку Б вряд ли получится, все равно придётся идти, если почему-либо невозможно сесть на землю, привалиться спиной к стене и сдохнуть. Героизма нет, потому что нет цели, один страх перед следующей болью, которая тебя не убьёт. Возможно, там, впереди, где-то есть второе дыхание, но пока асфальт снова и снова летит в лицо.

Однажды в детстве я прожила в отчаянии целую зиму, у меня были очень скользкие сапоги, и я всё время падала. Теперь думаю, до чего была поправимая жизнь. Сапоги виноваты, а не болезнь случилась или не человек, например, исчез, и ты без него всё время падаешь.