Марта Кетро: Хорошенькие не умирают

И только вечером, вы знаете, когда котик уселся на скрипучий стул, вытащил из-под попы листочек с программкой, нашёл там «Святый Боже» — только тогда он начал что-то подозревать.

Но на этом удивления мои не кончились, потому что хор всё пел и пел духовное, и я уже была близка поплакать, в церкви это уместно, как вдруг, после оваций, что-то произошло, и хористы разразились чем-то чрезвычайно бодрым, удивительным даже для Рождества. Я зашуршала программкой, но это не мог быть Бортнянский, не мог, не мог, не мог, — а они тем временем совершенно распоясались и грянули очевидный казачий распев с относительно приличным месту подгикиванием, без посвиста. Целых три минуты я существовала в мире, где мужской церковный хор внезапно взбунтовался, сверг регента, всем составом попросил политического убежища в «Мулен Руж» и сейчас отметит начало новой жизни канканом. Потом, конечно, все зашевелились, и котик догадался, что концерт кончился две песни назад, а это был бис. Но три минуты всё же были мои, я провела их в той реальности, которая мне по нраву. Так постепенно и на некоторую жизнь наберётся.

Конечно, мне очень важно узнать, проживаете ли вы свои дни линейно или тоже составляете биографию из фантиков и мелкого мусора. А так у меня всё в порядке, не беспокойтесь, я научилась добывать мясо. Надо зайти в любое кафе и сказать строго: «Хай! Ду ю хэв а биф?» Официант сразу бросает свои глупости, втягивает живот и рапортует по существу: «Ес, ай хэв а биф!» И дальше у меня всё становится хорошо.

Бесценный друг М.

Как мифический персонаж мифическому персонажу скажите, а вы в меня верите? Я что-то совсем засомневалась в собственном существовании, и было бы приятно, если бы хоть вы знали точно, что я есть. Просыпалась бы утром и, прежде чем открыть глаза, думала: вот М., который не спал всю ночь и присматривал за моими снами, он в меня верит, и мой кот в меня верит, и папа тоже. Надо поэтому всё-таки их открыть, глаза-то. Они у меня когда как, то карие, то зелёные. А у вас? Вы так и не сказали, и я волнуюсь.

В прошлом декабре мне очень понравился конец света, и я теперь решила устраивать его регулярно, приблизительно до Рождества. Это страшно удобно: прикончить свет, расколотить сердце, провалиться на дно самой чёрной ночи в году, а потом в разрыве туч углядеть Вифлеемскую звезду, кое-как вздребезнуться, сопритюкнуться и начать медленное восползание к жизни.

Сердце моё разбивалось так часто, что я уже отчаялась его склеить, поэтому просто перехватываю резиночкой для денег, чтобы не рассыпалось. Зато и не трясусь над ним, как дурак над яйцом, а позволяю себе многое — например, подбрасывать и смотреть, как в нём отражается солнце. Красиво же, ну.

Влезла на базилику, позабыв, что боюсь высоты. Вспомнила на узеньком балкончике, но поглядела на четыре стороны и поняла, что бояться особо нечего, хорошо тут всё. Красные крыши, каток внизу, а сверху розовое небо, будто вот-вот весна, а не Рождество.

Ещё беспокоилась, что будет ветер, но оказалось удивительно тепло; наверное, так всегда — чем ближе к небу, тем теплей, но на земле в это поверить невозможно.

Винтовая лестница сверху похожа на аммонит (не тот, что взрывается, а головоногий). Когда спускалась, услышала снизу мужской голос, остановилась и вспомнила, как влюбилась в первый раз. Приблизительно в пятом классе приснилось, будто поднимаюсь по лестнице пятиэтажки к своей квартире и меня провожает парень, которого нельзя привести домой, только до двери. Мы идём медленно-медленно, и мне немного больно, совсем безнадёжно, очень покорно и так счастливо, будто котёнка подарили, хотя оставить не разрешают. Года через четыре оказалось, что я так люблю.

И стою, значит, живьём-то сейчас, а снизу кто-то идёт, уже тень появилась. Я сфотографировала её — вдруг, думаю, он? Нет, вы знаете, опять какое-то чмо. Но секунду-другую я очень надеялась. И это всегда так, просто секунда растягивается на дни и месяцы, и всё время, пока она длится, я надеюсь.

В остальное время пробую себя в роли ярмарочного зеваки, научилась проводить целые дни на площади, и всё как раньше, когда в кармане не двадцать копеек, а целый бесконечный рупь, можно лазить и глазеть, только вместо газировки с булкой — куртош и глинтвейн. Не хватает петушка на палочке и влюбиться в уличного музыканта, но я всё обдумала и поняла, что венгерская кухня и венгерские мужчины мне заказаны. Я после этого не турист, а дерьмо какое-то, но про здешнюю еду все говорят примерно одними словами: в хорошем месте сожрать что-то мучительно жирное, как следует перекорёжиться, потом запить крепким, и после станет нормально. Я прикинула и решила сделать монтаж, чтобы в хорошем месте — и сразу нормально, без этого всего. Ну и с мужчинами та же фигня.