Любош Юрик - И придут наши дети

Они помолчали, вслушиваясь в громыхание летней грозы, в ритмичный перестук дождевых капель на оконных стеклах; в полумраке комнаты чудесно пахло кофе, было тепло и уютно.

— Скажи, — нарушил молчание Коллар. — А у нас с тобой всегда была… совесть?

Порубан ответил лишь минуту спустя.

— О собственной совести мы сами судить не можем…

— Не выкручивайся, — проворчал Коллар.

Главный редактор поставил кофейную чашку на стол, подошел к окну и попытался разглядеть сквозь завесу дождя крыши домов. Они напоминали черные засохшие раны.

— Да, — сказал он тихо, так тихо, что его голос почти слился с шумом дождя. — Иногда мы забывали, что у нас должна быть совесть.

— Да, судя по всему, — кивнул головой Коллар.

— Газета не все может и не все успевает. Газета — это тебе не верховная власть.

Снова молчание.

— А что же тогда во власти газеты? — Голос у Коллара стал бесцветным. — Что она может? Что успевает?

Главный невольно взглянул на часы, он задержался здесь дольше, чем предполагал. Но сейчас он уйти не мог.

— Хочешь выслушать лекцию? — пробормотал он с улыбкой. — Да ты знаешь все это наизусть… Газета, как общественный гласный контроль, как зеркало общественных устремлений, сдвигов и отношений… может критиковать, требовать исправления ошибок, в силах перевернуть сознание людей, участвовать в создании духовной атмосферы нации. Она способна быть тем клапаном, через который выпускается боль людей и общества. Она может показывать пальцем на дураков и обывателей. Но могла бы гораздо больше…

— Я знаю. А ты мне все-таки ответь на то, чего я не знаю. Скажи, разве газеты исправно делают все перечисленное тобой?

— Ты спрашиваешь так, словно сам не работаешь журналистом!

— Да или нет?

Порубан пожал плечами.

— Есть вопросы, которые не следует задавать, поскольку на них нельзя ответить.

— Это не ответ.

— Я могу сказать тебе только одно: журналист первым должен верить в то, что делает. Иначе вся его жизнь — балаган, а работа — пустая бутылка.

Коллар скептически улыбнулся.

— Да, трудно быть журналистом!

— Ты как будто хочешь сказать: трудно быть честным человеком!

— А разве нет?

— Да. — Порубан посмотрел прямо в глаза своему товарищу. — Порой это очень трудно.

— А мне кажется нет, — сказал Коллар с надеждой в голосе. — Пока мы хотим что-то знать, пока для нас важнее всего истина…

— Истина? Что мы знаем об истине?

— Мы? — удивился Коллар. — Мы, профессиональные искатели истины? Да, действительно, что мы о ней знаем?

— Только то, что ее трудно найти.

— А когда мы ее находим, то делаем все возможное, чтобы ее запутать…

— Да нет, Имре… Просто иногда мы говорим не всю правду. Ну, я пошел. Я и так задержался.

— Останься. Посиди еще… — Голос Коллара прозвучал тише, чем он хотел.

— Мне надо идти. Не сердись. Я зайду еще. Зайду, — повторил Порубан, сам не веря своим словам.

Коллар медленно подошел к своему товарищу.

— Мне еще о многом хотелось тебя спросить.

Они стояли друг против друга, оба высокие, сутулые, с лицами, измученными от постоянного напряжения и многолетней усталости.

— Вот так мы уходим… один за другим, — неожиданно для себя сказал Порубан.

Коллар еще ниже опустил голову, напоминая большую грустную птицу, у которой нет сил продолжать полет.

— Это ты хотел мне сказать? — Он смотрел в землю. — Не стоило. Я и так знаю, что уже не вернусь в редакцию.

— Я пошел, — Порубан был растерян. — Спасибо за кофе.

— У меня было столько планов! Хотел написать статью, поехать туда, где бывал когда-то в молодости…

— Я еще заскочу к тебе…

— Хотел предложить тебе организовать отдел писем. Мы получаем слишком много писем… Может, выпьешь рюмочку?

— …Я приеду к тебе с Клиштинцем.

— Нам пора уже ориентироваться на ЭВМ… Журналисты уже используют в работе компьютеры и ЭВМ…

— Ну, всего тебе доброго…

— У нас нет фотографа… В нашей газете должен быть постоянный фоторепортер…

— …Пока!

— Еще… Изменить структуру некоторых полос…

Главный редактор «Форума» уже спускался вниз по лестнице, он не обернулся, не остановился, хотя сверху все еще звучал голос Коллара. Он торопился, почти бежал и остановился только в воротах, когда по лицу хлестнули струи дождя и заставили прикрыть глаза. Он втянул голову в плечи, поднял воротник и засунул руки глубоко в карманы; только потом он шагнул в косой дождь и заторопился к своей блестящей от дождя машине.