Любош Юрик - И придут наши дети

Он схватил ее за руку.

— Катя! — забормотал он. — Катя… послушай!.. Ну, будь со мной хоть немножко… хоть чуть-чуть помягче!..

— Не начинай все снова, — сказала она сонным голосом, не открывая глаз и даже не отнимая руки. — Зануда ты.

— Катя, — снова бормотал он. — Ну хотя бы раз…

— Я уже все это слышала.

— Пойдем в гостиницу. Там никто не будет мешать…

Она замотала головой.

— Я не люблю спешки…

— У нас много времени…

— Я устала, — она освободила руку и слегка отодвинулась.

— За что ты меня мучаешь? — настаивал он. — Тебе он больше нравится… Разве не видишь, как он тебя использует?! Он никогда не разведется… У него не хватит характера…

— Не твое дело! — отрезала она грубо и открыла глаза. — Оставь меня в покое! — В ее голосе послышались плаксивые нотки. — Я думала, вы — друзья. — Она закрыла лицо руками. — Все мне кажется таким плоским и глупым, люди тупы и равнодушны… Каждый видит во мне доступную женщину… Оставьте меня в покое!

Он удивленно посмотрел на нее, словно видел впервые.

— Друзья?! — пробормотал он.

— Это просто невыносимо. Все причиняют мне боль. Я себя не понимаю… — Она вытерла глаза.

— Да, это так, — кивнул он, чтобы хоть что-то сказать. — Человек себя не понимает.

— И ты ничуть не лучше остальных, — продолжала она. — Разве ты считаешь себя порядочным? За спиной предаешь товарища!

Он невесело улыбнулся.

— Кого из нас можно считать порядочным? Каждый уже кого-то предал — себя или другого…

Катя молчала.

— Посмотри на эту смешную трубу, — он указал на окно, — абсурд какой-то… Это просто невероятно! И тем не менее это реальность. Сколько таких вот абсурдных реальностей в нашей жизни, а?

— Мы сами абсурдны, — проворчала она. — Как мы вчера говорили?.. Задерганное поколение… Кто может с этим смириться? Но что мы можем сделать, скажи, что? Сколько было ожиданий, обещаний, надежд! А мы такие… нерешительные! Лишь брюзжим, ругаем и ни одного поступка! Сколько можно?!

— Поступка? — повторил он. — Пойдем в гостиницу.

— Поступка! Собственно… Ну и пусть!

Микулаш Гронец подошел к самой воде, нашел большой камень и уселся на него. Река вздувалась мелкими волнами, они ударялись о берег и время от времени облизывали ему ботинки. Дунай был здесь широким, мутным и ленивым, он искрился в косых солнечных лучах и терялся за поворотом, где на другом берегу начиналась австрийская граница. Солнце плавно и медленно клонилось к горизонту, но все еще было жарко и душно. От реки поднимался нагретый воздух, смешанный с запахом речных трав, а заодно и с запахом грязи и масел, которые несла с собою вода.

Как только появлялась малейшая возможность, он шел к реке, чтобы обрести там покой и сосредоточиться. Анализировал накопленные факты, просматривал записи и пометки, обдумывал канву репортажа. Ему было над чем размышлять. Он прошел по всем крупным словацким рекам, видел их воду и грязь, и ему хотелось написать об этом.

Микулаш Гронец любил воду, реки, озера и моря, в детстве мечтал стать моряком. Он вспомнил, как некогда купался в Дунае: сбрасывал одежду и входил в воду около Карловой Веси в излучине, где Дунай поворачивал к Девину, или же возле трактира «Ривьера», куда братиславчане ходили отдыхать еще до того, как там построили новый микрорайон. Он переходил вброд через старицу на островок, где на песчаных мелях загорали одинокие парочки, укрытые камышовыми зарослями. С минуту он стоял на камнях, потом ополаскивался и прыгал в воду. Несколько взмахов, и он попадал в сильное равномерное течение, которое уносило его к старому мосту. Ему не надо было плавать, а просто держаться на воде, делая один-два гребка, чтобы ухватиться за проплывающее бревно. Под старым мостом он проплывал осторожно, потому что вода там пенилась, билась о сваи, кружилась. За Лидом он направлялся к берегу, переходил мелкие теплые лужицы, в которых барахтались головастики, потом шагал по валунам, поросшим зеленоватым мхом, по тропинкам, протоптанным в высокой траве, в одних плавках проходил мимо пляжа и игровой площадки к старому мосту. А потом долго лежал на белом шершавом песке и сквозь сетку листвы смотрел на облака, слушал плеск волн, гудки пароходов и тихие уединенные голоса. Это были волшебные дни, захватывающие, как путешествия в мир романов Марка Твена и Жюля Верна, — он чувствовал себя свободным, раскованным и беззаботным, он был околдован простыми вещами и простыми чувствами. Потом он сидел в саду, под старыми деревьями трактира, пил холодное пиво и возвращался в город уже с вечерними трамваями, которые грохотали по приветливым улицам братиславского предместья.