Драгомир Асенов - Биография вечного дня

— Раз такое дело, мы должны… — Он силится говорить деловым тоном. — Мы должны приготовиться как-то и встретить ее…

— Елена домой не придет.

— Как так не придет, почему?

— Друзья приютят ее, она должна скрываться. Что ни говори, их освободила толпа, а сколько еще будет лютовать полиция, одному богу известно!

— Но если… — Аптекарь замолкает — ему понятна вся шаткость положения дочери, да и их собственного: Болгария в разладе с союзниками, за Дунаем вражеские войска, а у власти по-прежнему преданные Германии заправилы, фашисты.

— Ну а как она, здорова? — спрашивает Манчев.

Его слова робки, осторожны, жена ласково глядит на него и улыбается — улыбка добрая, как в молодые годы, — потом до боли сжимает его руку.

— Все в порядке! Может быть, скоро мы заберем ее домой…

Он тоже пожимает ей руку, растроганный и благодарный.

— Надо будет пораньше встать да убрать ее комнату.

— Я этим займусь. Который час?

— Начало второго… Как ты думаешь, позволят ей вернуться в университет?

В ответ он слышит приглушенный счастливый смех.

— Господи, где ты живешь?

— А что?

— А то, что сейчас все пойдет совсем по-другому, весь мир перевернется… Кто в этом хаосе может составить толковое правительство, если не коммунисты? Кто соберет вокруг себя народ? — И сама же поясняет, твердо и убежденно: — Без них теперь никак не обойтись.

«В правительстве коммунисты!» — Это заключение прямо-таки ошеломляет его. В душе его зреет протест.

— Ты не веришь? — угадывает его терзания жена, не отстраняя своей руки.

Аптекарь облизывает высохшие от избытка лекарств, уподобившиеся пергаменту губы. И вдруг он оценивает другую, более привлекательную сторону нового положения и нерешительно цедит:

— В таком случае Елена…

— Что Елена? — Подняв брови, жена смотрит на него, ожидая ответа.

— Елена с первого же семестра с ними заодно, ее таскали по тюрьмам… Так что нашей дочери теперь быть среди сильных… — Волнение сжимает ему горло, зрачки вспыхивают. — И в самом деле — аресты, побои, судебный приговор!..

Аптекарь смеется — неудержимо и до того мучительно, что жена выдергивает руку из его руки.

— Что с тобой?

— Хорошо, что Елена… Очень хорошо, что Елена…

— Самое главное, что она жива и здорова! — обрывает его аптекарша. — И что она продолжит свое образование! Во всяком случае, я больше не позволю ей тратить свою молодость на политику!

— Станет она нас спрашивать…

Погасив ночник, они укладываются спать. Тьма сгустилась, оконные стекла за занавесками черны и непроницаемы, словно за ними не существует города, словно дом закрыт в какой-то огромной коробке. Однако сон и теперь не приходит, и теперь они лишь делают вид, что спят.

Чудно́ как-то получается — стоило только взяться за руки… Она дивится случившемуся, дивится сама себе — зачем она это сделала, отчего ей стало жаль его? И с изумлением устанавливает, что ненависть, эта застарелая, трудно объяснимая ненависть способна исчезнуть, растаять. Чего она может ждать от опустошенного, сломленного болезнями мужа, разве она не уяснила еще в самом начале их совместной жизни, что не принесет он ей ни физического, ни духовного удовлетворения? Никуда не денешься, бесцветно прошла ее молодость, и, хотя огонь еще греет ее кровь, еще тревожат беспокойные сны, ей от этого не легче. Порой ее раздражают, вызывают у нее отвращение совершенно ничтожные мелочи: едва заметное пятно на щеке, пучок щетины, торчащий из ушной раковины. Но вот возвращается Елена — и снова жизнь аптекарши приобретает какой-то смысл. Да, конечно, рано или поздно в жизни наступает период, когда муж охладевает к жене, но и жена ведь способна обойтись без мужа: надо только найти приложение своим силам, надо упорно преследовать свою цель…

Аптекарь испытывает почти то же самое — ненависть вылилась из него, ненависть исчезла. Однако это не волнует его, мысли сосредоточены теперь совсем на другом: внутреннее зрение, кажется, распознало наконец загадочного посетителя — он обрисовался внезапно и отчетливо, как при вспышке молнии. Как же это он раньше не сообразил? Острый профиль, чуб, движения — по всему этому нетрудно узнать Христо, его бывшего сотрудника. Двадцать с лишним лет прошло с тех пор, надо полагать, он давно истлел в глубокой яме близ Черного моста, его, наверно, уже и не помнит никто — ни близкие, ни друзья, ни знакомые.

— Христо… — произносит аптекарь.

— Что? — вздыхает жена, устало ворочаясь под одеялом. — Ты что-то сказал?