Денис Драгунский - Богач и его актер

— Что же мне делать? — спросил режиссер.

— Понятия не имею, — сказал Якобсен. — Я свои обязательства по финансированию выполнил. А вы, друг мой, летите к Джейсону в Штаты, пишите ему, шлите телеграммы, сидите у него под дверью, адресуйтесь к совести, к Богу, к будущим прибылям, не знаю, к чему еще! Я тоже не могу прыгнуть выше головы, — объяснил Якобсен. — Я четыре миллиона вложил в ваш проект. Как говорят у вас в России, четыре миллиона как одну копеечку. Выпьете вина?

— Нет, спасибо, — отказался режиссер.

Он сделал несколько кругов по всем инстанциям, связанным с Маунтвернером, но результат был один — от неопределенного now it is being processed до решительного regretfully, no budget so far .

На третьем круге он снова приземлился в офисе Якобсена. Потому что деньги кончались уже по-настоящему и, если честно, фильм нужно было закрывать, а этого не хотелось. Даже не по соображениям искусства или хороших отношений с актерами: он подобрал неплохой каст на этот раз. Просто было стыдно. Что о нем подумают? Он больше всего стыдился клейма неудачника. Якобсен посоветовал режиссеру просить у Джейсона разрешения, чтобы Якобсен дофинансировал фильм единолично. «Конечно, он будет согласен! — обрадовался режиссер. — У меня нет никаких сомнений». «Ну а вы заодно спросите его, согласен ли он уступить мне права на прокат, раз уж такая штука», — сказал Якобсен. Дальше начался всего трехдневный, но, как казалось режиссеру, бесконечный спор о проценте. Маунтвернер упирал на то, что все-таки вложил в производство фильма как минимум сорок процентов и потому имеет право хотя бы на тридцать, хотя бы на четверть от проката. А Якобсен в ответ вместо возражений слал телеграфом какие-то притчи о человеке, который купил половину сковородки и теперь хочет, чтобы ему отдавали за это четверть блинов. Сговорились на десяти процентах. «Якобсен, — думал режиссер, — повел себя по отношению к Маунтвернеру как настоящая акула, но зато по отношению ко мне — как настоящий благодетель».

Фильм вышел. Кассовые сборы были не такие уж грандиозные, но все же финансирование было покрыто с очень хорошим превышением. Десять процентов, которые по новому договору полагались Маунтвернеру, в итоге превратились в сумму, которая в абсолютных цифрах чуть ли не вдвое превышала вложенные им сорок. «Все справедливо и даже более того, разве нет?» — телеграфировал Якобсен Маунтвернеру. «Я рассчитывал на большее», — с наигранным равнодушием отвечал тот. «Я тоже, когда посмотрел фильм „Римские каникулы“, рассчитывал, что Одри Хепберн в меня влюбится», — написал Якобсен. «А вы веселый человек», — отреагировал Маунтвернер. «Это у меня национальное, — отвечал Якобсен. — Мы, мрачные северные народы, любим иногда посмеяться». Впрочем, они остались друзьями. Все трое — Маунтвернер, который потом еще не раз финансировал русского режиссера; режиссер, который был благодарен и Маунтвернеру, и Якобсену; и Якобсен, разумеется, который очень прилично заработал на режиссере, а с Маунтвернером у него были давние и весьма серьезные деловые отношения, что, собственно, и позволяло ему так развязно с ним шутить.

— Преувеличены слухи о моем богатстве, что бы там ни говорил этот завидущий Либкин, — рассказывал режиссер, расхаживая по хрустящей гравийной тропинке у воды. — Речь идет, я полагаю, о коллекциях антиквариата, а вовсе не о моих гонорарах и тем более не о моих фильмах.

— Да, разумеется. Либкин ведь тоже коллекционер.

— Он коллекционирует авангард, — поднял палец режиссер. — Что он понимает в старых стилях? И в кино тоже, кстати, ни черта не понимает.

— На мой взгляд, — сказал Дирк, — тут имеет место естественная конкуренция, что ли, не знаю, как сказать, чтобы не было обидно.

— Зависть, зависть, — припечатал режиссер. — Причем зависть в самом чистом, я бы сказал, психологически рафинированном виде. Люди обычно завидуют чему-то другому. Не тому, что похоже. Проще говоря, богатые завидуют знаменитым, знаменитые завидуют красивым, красивые завидуют талантливым, ну и так далее. Когда богач завидует богачу, а певец певцу — вот это не зависть, а конкуренция. Настоящая зависть — это когда какой-нибудь Херст или Хант завидует Полу Маккартни. Кажется, все могу купить за свое золото, а вот таланта не куплю. Чтобы целый стадион стонал, рыдал и аплодировал, когда я выхожу на сцену с гитарой, — этого не куплю. Поэтому и завидно. Аж кишки дерет. И по мелочи тоже, в небольшом масштабе. Коллекционер авангарда завидует коллекционеру антиквариата. Ну и наоборот.