Мастер Чэнь - Девушка пела в церковном хоре [litres]

– Восхищена вашей деликатностью, – сказала мне она как-то вечером на верхней палубе. – Вы не делаете глупостей, вы даже на меня не смотрите лишний раз. А раз так, неплохо бы зайти к вам еще раз, да вот хоть сегодня вечером. Ну, поговорить и посмеяться, что ли. Да?

И она посмотрела на меня с любопытством: что скажу.

А я не сказал ничего, лишь благодарно наклонил голову.

И подумал, что мало какая женщина умеет, после сладкой и неторопливой любви, шептать настолько важные вопросы: каким вы видите себя через несколько лет, Алексей, что для вас по-настоящему в этой жизни существенно? И шептать снова и снова.

Еще: я долго размышлял о том, что пора спускаться вниз, туда, где матросы. Меня, правда, беспокоило собственное неловкое чувство, что я там буду вести себя – ну, примерно как при встрече с Рожественским: в общем, как в зоосаде. Мир устроен неприятно, подумал я: в нем всегда будут верхние палубы и нижние. Но это не значит, что мне не надо учиться – и особенно мне, и особенно для того, что мне в ближайшие годы предстоит, – учиться понимать весь мир и всех людей, а не только кают-компанию.

И я взял блокнот и пошел к перепелкинским гальванерам, совершенно честно сказав им, что мне надо научиться совсем другому русскому языку, на котором они говорят, – это для начала.

Они долго смеялись, а я унес в блокноте, например, вот это: «хрен в огороде искать» – то есть плыть куда-то за тридевять земель от дома, мимо Африки, или это: «сделали бунт». Последнее касалось споров нижних чинов с боцманами насчет того, можно ли стоять четыре смены подряд, если температура тридцать восемь градусов.

Я мог бы уже тогда заметить то, что к тому моменту понимали все офицеры: со всей эскадрой, а не только с нашим «Донским», уж очень часто происходят неприятности.

Она попросту тормозила. Сначала поломка возникла на безупречном всеобщем любимце – броненосце «Бородино», потом из строя вышел с заклинившим рулем сам «Суворов», и поломалась даже «Аврора». И как только вся ждавшая очередного инвалида эскадра начинала вновь развивать скорость, оказывалось, что наш самый медленный корабль – транспорт «Малайя» – не может держать даже девять узлов, причем безо всяких поломок.

А еще корабли, точнее люди на них, фатально не могли выполнять команды адмирала, на ходу учившего всех перестраиваться и маневрировать. Адмирал посылал виновным злобные и издевательские сигналы с мачт, и все понимали, что он в общем-то прав. Но ничего не может сделать.

И тут наши изнывающие от дикой жары корабли попали под жуткую грозу у африканского берега, она налетела и улетела буквально за десять минут, оставив в ушах шум от артиллерийски-громовых раскатов и еще – дымящуюся от улетающей влаги эскадру. Мы – у пустынного берега, где-то там, за мысом и довольно далеко, французский городок Либревиль, а здесь – пустынный берег, лазурная вода, надвигающаяся (конечно же) погрузка угля и… еще кое-что. Немного удовольствий.

Кают-компания возбуждена: у нас гостья. В мои относительно зрелые годы пора уже понимать, куда девать в таких случаях глаза: в стол, или лучше – неотрывно – на Инессу Рузскую. Но уши-то слышат:

– Господа, я вижу, что вы воспгинимаете слово «сестга» всерьез. Но столько шампанского я все… – Тут Вера запнулась. – Я в любом случае не выпью. Пгоявите милосегдие.

Инесса – вот это здорово: она нежно и покровительственно относится к новой (но временной же!) царице кают-компании, она ей улыбается, по своей привычке, непрерывно. В прошлый раз в каюте я ехидно спросил ее насчет этой привычки, и она ответила, почти мурлыча:

– Милый мальчик, все так просто. От улыбки разглаживаются морщины.

И вот она вся тянется к госпоже Селезневой – на правах хозяйки «командирского» конца стола, она только что не называет ее деточкой. Как все чудесно.

А потом новые чудеса – над нами немыслимые звезды снежной россыпью, и…

– И не отходите от меня, – сказала она. – Не знаешь, чего больше опасаться – матгосов, котогым хочется посмотгеть на женщину. Или этого бгоненосца, Гузскую.

– Стою здесь, на балконе, охраняю вас, – поклялся я. – Хотя еще месяца полтора назад сказал бы, что это просто корма.

– Да-да, знаю, что балкон, у нас такой тоже есть… Слушайте, Алексей… э?..

– Юрьевич.

– Это вы нагошно, чтобы была буква «г». Хогошо, пусть Югьевич. Мне все снится ваш ангел, летящий в будущее спиной впегед. Не надо его гифмовать, он и так хогош. А вы сами куда летите, Алексей… Югьевич? Как это вас сюда занесло? Говогя высоким штилем, зачем вы живете на свете? Вот вы пишете ваши очегки в жугнал – а зачем?