Елена Азарова - Завернувшись в теплый плед. Лето

Входная дверь дачи распахнулась, на пороге стояли насквозь вымокшие мама и папа! Баб Варя сонно таращилась на них и причитала:

— Да как так-то? Поутру же обещали приехать?

— Да, Ольга это с вечера, поехали да поехали! В итоге, машина впотьмах заглохла. Пешком шли. Посплю и пойду чинить технику долбанную. Давно говорю — пора менять эту железяку на хорошую машину! — отец Ани был в крайне дурном расположении духа.

Мама Ани, Оля, молча разулась и прошла в комнату.

Дочери на кровати не было.

— Анечка!

Из-под кровати выползла Аня.

— Мама там нет никого! — поделилась она открытием с мамой.

— Так и не должно быть, кроме Марсика, конечно. — засмеялась мама. — Ты чего залезла под кровать?

Мама обняла Аню, Аня уткнулась носом маме в плечо и сказала:

— В шкафу кто-то шуршит и говорит. Я его боюсь.

Ольга приоткрыла дверцу шкафа, оттуда с воплем выскочил Марсик и понесся на кухню к миске с едой!

— Ничего себе! Паша! Мама! Вы слышали? Марсик оказывается умеет говорить! — засмеялась мама. — Трусишка ты моя!

Мама крепко-крепко обняла Анечку и сказала:

— Нет ничего страшнее самого страха. Это сказал один философ.

Смотри, ты так испугалась шуршания в шкафу. А на самом деле, это был котенок. Так чего ты боялась на самом деле? Ты боялась своего же страха! Мы все чего-то боимся, главное не идти у страха на поводу, не поддаваться ему, а всегда искать разумное объяснение. Обычно все можно понять.

А теперь ложись, Анечка, спать. Еще утро раннее, даже петухи спят, нужно прилечь!

Анечка легла в кровать, к ней пришел мурлыкать Марсик, мама гладила ее по волосам и напевала песенку. Сквозь сон Анечка слышала, как Баб Варя гремит чашками и снова не злобно ругает отца Ани.

И вот это чудесное ощущение тепла и уюта она пронесла с собой через всю жизнь, много было потом в ее жизни и страхов и потерь, но Аня была спокойна, потому что помнила:

Нет страха страшнее самого страха…

— Падает! Смотри!

— Да, загадала!

Ночное чёрное небо, сплошь усыпанное звёздами. Переливаются, сверкают, мигают. Волшебство витает в воздухе, и, запрокинув голову, глазами вновь ищу падающую звезду. Вдруг, сквозь тысячи огоньков — спутник! Маленький, яркий, не отличим от миллионов серебряных брызг. Но — «живой», движется. Через пару минут он пропадает из виду в черноте космоса.

От большого костра тянет жаром. Я на даче. С ночёвкой. Значит, печём картошку! Брат Саша следит за костром, подкидывая дрова и ветки. На веранде папа режет хлеб, сало, выкладывает пупырчатые огурцы и «французские пальчики» редиски. Мама зажигает свечки.

А я не могу оторваться от костра. Вихри пламени словно исполняют языческий танец: беснуются, кружатся, играют жёлто-оранжевыми юбками огня. Самые смелые вырываются и взлетают, извиваются и исчезают.

— Тётя Валя-я-я! Дядя Коля-я-я! На чай приходите! — слышен мамин голос.

— Спасибо, Люда! Будем! — в ответ кричат соседи.

Я протягиваю ладони и чувствую обжигающее тепло. Мелкие искорки выстреливают в воздух, словно красные мушки. Некоторым удаётся воспарить и улизнуть в небо.

— Танюша, нарвёшь листочков для чая?

— Да, мам!

Я спешу в темноту. Влажный ночной воздух обволакивает босые ноги. Пробираюсь к деревцу вишни. Плотных глянцевых листиков надо штук двадцать, шершавых яблоневых хватит и пяти. Самые ароматные у чёрной смородины. Рву около десятка. Боюсь рассыпать и бросаю их в подол юбки, держа его рукой. Ногам уже зябко от влажных грядок. Мяты надо всего несколько веточек, очень запашистая, особенно в ночи. Теперь к малине. Её листья придадут чаю лёгкий флёр. Стучит калитка.

— Люда, булочки принесла к чаю. Закипел уже? Они с виду неказистые, но по вкусу ничего, получились.

— Спасибо, тётя Валя. А дядя Коля?

— Тут я! — из темноты слышно соседа.

— Танюха, засыпай, — папа уже держит наготове закоптелый чайник.

Из носика шипит и выплескивается вода. Кидаю весь сбор, и бедные листочки, обвариваясь в кипятке, мгновенно меняют цвет. Запах мяты кружит вокруг…

Костер уже утихает. Саша сдвигает догорающие дрова в сторону, угли раскапывает палкой. Серые, с ярко красными звёздами, они будут тлеть ещё долго. Я стучу по тем, что сохранили форму, разбивая. И крохотные алые брызги разлетаются вокруг. Седые угли, как старики с горячими сердцами, то утихают, то вдруг полыхнут с надеждой.

Саша закапывает в серединку картошку. Теперь долгое нетерпеливое ожидание.