Юрий Мамлеев - Том 1. Шатуны. Южинский цикл. Рассказы 60–70-х годов

Видел младенцев, лающих на свое отражение.

И вдруг словно все остановилось в моем сознании. Закричал я и стал опускаться куда-то вниз, в бездну… и воплотился снова на земле, но в виде собаки, ненасытной и огромной. И все вокруг сумасшедшего дома бегал.

Цель бытия моего была: подвывать голосам безумных и находить в этом тишину и успокоение.

Тогда и человеческое сознание вспыхивало: тихо так, умиротворенно и отсутствующе. Потом уж понял я, что если и возникает во мне, прожорливой собаке, человеческое сознание, то только бредовое, немыслимое.

Так и бродил я, выл и кусался, полоумных детишек в реке топил, полусобака-полушизофреник.

А лес-то кругом стоял, лес! Наш, расейский, незабвенный в краске и чарах своих диких вознесся над сумасшедшим домом!..

Потом опять меня понесло — туда, туда, в неземное, деградировать.

Видел я Трех Гусей в ореоле мрака.

Из глаз их смрад коричнево-черный шел; а на дне глаз — танцы черного небытия сгущались в одну неподвижность. И возопили Гуси туда, где я ничего и не видел: «Дай нам! Дай… Не потом, а сию же минуту… Дай… сию же минуту!» И от свиста голоса их «сию же минуту» стали оборачиваться они в кору, в кору дерева, крепкого, корявистого… И крики их, исходящие изнутри, не слышны были, а лишь бились ветвями деревьев в небеса.

Видел я одиноких паразитов, ползущих по солнечным мыслям Отцов Наших и впивающих сок их в задумчивости и смрадно-бессмысленном обособлении.

Так и застывают они на ветвях мирового сознания, все зная и ничего не зная. Но довольные, как сопли мира сего.

Второй раз я был на земле птицей придурковатой: часть мозга во мне вообще отсутствовала. Но летать — высоко летал. Над лугами, над городами с церквами Божьими и, может быть, над Самим Господом. Но так, в практическом-то смысле, ничего не видал: зерна еле клевал, засыпал там, где птицы не спят, на ногах держаться не мог по глупости.

А околел мигом, возлетев над миром Божьим; камнем покатился вниз, к земле-матушке, только сознание человеческое на миг вспыхнуло, да и то сознание, когда я дитем был, почти младенческое; вскрикнул я так, падая, и подумал, ясный весь: «И велик же Господь простор для младенцев создал»; и-их! полетел на мертвые камни!

В неземном же, после второго пришествия моего на землю в виде придурковатой птицы, был мрак и знамение.

Я еще ликовал, но все больше мертвел, а приглушенное, бесчувственно-мертвое ликование еще больше меня сжирало.

Я уже был на том свете только мертвый комочек самопожирающего ликования.

Видел я скота в темном плаще; он шел по сжимающейся вселенной, а внутри него рыдал ангел, которого он не замечал и никогда не чувствовал.

Видел я также странную призрачную фигуру, от которой вся Вселенная погружалась в ясный, но какой-то не касающийся ее сущности свет; даже твари — те твари — пожирали друг друга в нежных женственных лучах. Эта фигура плакала и хоронила; но кого? все гробы были пустые.

Видел я облик и невыносимую реальность существ, которых нет, не было и никогда не будет; они только могли бы быть, если б абсолютно все было по-другому и сам Бог не походил бы на Себя.

Они выли в несуществующее, и их такой же несуществующий вой гулко разносился в каждые уголки Вселенной. И они трясли своим особым, непредставимым бытием; как птицы у окна, бились о стены существующего. Я целовал и впитывал в себя их вопль, в котором чудились мне оттенки страшного хода событий, который не произошел и почти не мог произойти.

Потом около моего мокрого комка субъективности проносились похожие на лопоухих черные насупленные твари.

Они питались своими самовыделяющимися мыслями и ничего не могли сознавать и видеть вокруг; и эти мысли были для них — весь мир.

Эти твари представляли из себя какую-то абсолютную клетку, включающую в себя абсолют.

Меня облепляли также своим сознанием и тленом другие, юркие, змеиные твари, существующие в мире, достигнувшем предела; они терзали меня своими бессмысленными вопросами; помню, что какое-то огромное ползущее видение, тень от которого текла от одной звезды к другой, совсем придушила меня своей Единой, Вечной, никогда не скончаемой мыслью. Были существа просто без всякого сознания, но странно раздражающие и мучающие своим существованием.

Вдруг я почувствовал, что весь мир, все тварное и все абсолютное, обратили на меня свое мутное, прямое внимание; в эту минуту мне показалось, что вся Вселенная остановилась и смотрит на меня, гогоча своей сущностью; вдруг появился Кто-то родной, наверное, Творец, родной, меня создавший. Точно Творец воплотился в видимость. И тут — о, как это было ужасно, склизко! — я вдруг увидел, что Он, Творец, Радетель, — в то же время чужой, враждебный, дикий и холодный; как же так, родил, а чужой, создал, а далекий?!