Юрий Мамлеев - Том 3. Крылья ужаса. Мир и хохот. Рассказы

…А Андрей все больше и больше свирепел:

— Это не мой город! Это не Москва! Она изменилась!

И он остановился, пораженный воспоминанием о человеке в баре: то, как босс какой-то, молчал, то вдруг глазки стали бегать, как крысы!

— Где мой брат, где мой брат?.. Где реальность?.. Я ищу тебя, Стасик, я ищу тебя! — дико и хрипло закричал Андрей. — Я ищу тебя!

И оказался прямо перед стариканом в хорошем пиджаке. Лицом к лицу.

— Ты не Стасик случайно? — спросил сразу. — Ты не Стасик??

— А кто такой Стасик? — осторожно поинтересовался старик.

— Считался моим братом, учил меня уму-разуму, а сейчас — не знаю кто… Пропал… По зеркалам только шмыгает, может быть.

— Ну-ну, — миролюбиво ответил старик. — А меня, между прочим, тоже Станиславом зовут. Станислав Семеныч, могу представиться.

Андрей ошалело посторонился.

— Батюшки, вот оно что! Имя и отчество совпали, может, и остальное тоже совпадает.

Старикан поежился.

— Боишься? А хочешь, я с тебя сейчас штаны сниму? А там видно будет!

Старикан от изумления раскрыл было рот, в который Андрею захотелось плюнуть, но в то же мгновение он заметил, что выражение лица старикана кардинально изменилось: оно стало хищническим, почти вампирическим, словно все лицо превратилось в оскал.

Андрей стал трясти его за пиджак.

— Ты что? Ты кто? Пенсионер или вампир? Или, может, ты мой отец?

Но вместо ответа на такие вопросы Андрей увидел широкую, слезящуюся улыбку, расколовшую лицо старика, и лягушачий, просящий взгляд.

— Только не бей, не бей, ладно? — пробормотал старик. — Лучше пиджак возьми, и все тут.

Взгляд его стал настолько умоляющим, даже глубинно-женским, жалостливым к себе, что Андрей мгновенно стал внутренне относиться к нему как к женщине.

— Может, вас проводить, Стасик? И уложить в теплую постельку? Да? — змеино-сочувственно высказался он.

— Креста на вас нету, — вдруг прозвучал вблизи голос простой бабки. — Что пристали к старику? Помереть спокойно не дают людям!

Андрей сразу же остыл, словно его окатили холодно-нездешней водой. Но потом опомнился.

— Не на мне креста нету, а на мире этом — на всем этом мире, вот так! — крикнул он вслед бабке.

Старикана и след простыл, даже от его женственности пятна не осталось.

«Надо бы обрызгать это место духами, — подумал Андрей, — да духов нет».

На небе все темнело и темнело, неумолимо и безразлично. Андрей присел на скамейку. И вспомнились ему глаза брата: большие и невинно-жуткие.

«Как это Алла его не зарезала, такого, а ведь они любили друг друга, особенно он. Все говорил мне: „Лучше я умру, чем Алла“».

Андрей вздрогнул: «Так и оказалось, впрочем… Хотя что я? Он же не умер. Он бы тогда так в записке и написал: мол, жизнь опротивела, хочу на тот свет… Так нет ведь… Он явно жив, но в каком смысле, и к тому же не хочет нас знать: ни меня, ни Аллу, никого и ничего. Всех кинул».

И перед умом Андрея открылись вдруг глаза Станислава. Он вспомнил, что, по рассказам матери, старый цыган, заглянув случайно в глаза трехлетнего тогда Стасика, со вздохом сказал:

— Большой шалун будет парень.

И с уважением отошел в сторону навсегда.

— Что буйствуете, товарищ? — раздался рядом голос милиционера, по старинке употребившего это старомодное слово «товарищ».

Андрей снизу невзрачно посмотрел на него.

— В чем буйство? — только и спросил.

— А я откуда знаю, — спокойно признался милиционер. — Что вы тут разговариваете, платите штраф и все тут.

Милиционер слегка пошатнулся.

— Так денег нет.

— Брось ты, сколько-нибудь да есть. Дело в дружбе, а не в деньгах… Короче, отстегивай.

— Сто рублей только есть, — ответил немного приходящий в себя Андрей.

Подумал даже, что бить милиционера опасно, избиение при исполнении — дело серьезное, могут найти, да и парня этого просто так не изобьешь.

— Ну, ладно, сто рублей тоже деньги. Давай, не мешкай. Рот не разевай.

Милиционер помял бумажку в потной руке и добавил:

— А как же ты домой-то доедешь? Ишь, на ногах не стоишь, как и я. На тебе десять рублей сдачи и иди себе с богом, — миролюбивое, даже отеческое, было заключение.

Андрей взял десятку и пошел.

— Смотри, на меня не обижайся, — выпалил ему в дорогу милиционер. А потом, помолчав, добавил криком: — Будешь обижаться, арестую!

Нил Палыч вошел тихо, никого не трогая. Лена открыла ему, потому что он постучал по-своему: три стука, пауза и потом четвертый. Да и вибрации были его, нажатие же на кнопку он отрицал. Лена была одна в квартире. Наступала ночь, потому и не спала.