Юрий Мамлеев - Том 3. Крылья ужаса. Мир и хохот. Рассказы

Они, маманя, вроде олимпийских богов. Очень осерчал тот, кому я шепнул. Но со мной не справишься, защиту я знаю: не дурак.

И на прощание ему сказал: и на вас управа будет, не думайте, что всегда духовными пузырями такими бесконечными будете раздуваться, и вам конец придет.

И чего они нашли хорошего в этой бесконечной своей радости и блаженстве? Одна тупость и никакой Бездны. Сиди себе и радуйся миллионы лет. У нас бы все с ума посходили от таких надежд.

Полетел дальше — то вниз, то вверх.

Но демонов я тоже не люблю, между нами говоря, они еще хуже небожителей. Сволочи. Только под себя работают. Но в основном: они Главного боятся. А Главного бояться, значит, Бездну не знать, значит, самое глубинное мимо себя пропустить. Те, небожители, особенно которые повыше, вьются вокруг Главного по глупости, дескать, и мы в Свету, а самой великой тайны не знают, а эти, демоны, трясутся при мысли о Духе Главного, думают, что исчезнут при ем. Боятся!

А я Главного не боюсь, потому что… Ха-ха-ха! Хохочу, хохочу, хохочу!

И все эти звезды, все эти миры, все эти галактики и боги — как горошинки в моем сознании. И не я от них зависим, а, уж скорее, они от меня.

Маманька! Понимаешь ты теперь, кого ты родила?

Если увижу тебя сквозь все эти бесчисленные сверкания и рыла, помогу, ей-богу, помогу выбраться!

А у нас на Руси все-таки хорошо, все миры обсмотрел, обнюхал, время тут ни при чем — и пряму скажу: невероятно хорошо у нас на Руси! Почему? Поймете, может быть, в свой срок. И Русь-то, кстати, есть не только на нашей грешной Земле.

Я бегу, бегу, бегу!.. Звезды милые, богами руководимые, не обижайтесь, я вас тоже по-своему люблю.

Я ведь хам хамом, а от любви никогда не отказывался. Бывало, шикнешь на кого-нибудь, а потом как приласкаешь! Ласку мою люди на весь век помнить будут, как не забудут они Ваську Куролесова, если хоть раз заглянули мне в очи.

Я теперь по вселенным гулять люблю: они для меня как закоулочки стали. Где померзее, где поблаженней — а суть одна. Для меня что ад, что рай — одна потеха. А ведь страдают существа, страдают, иной раз долго: ах, как долго! — или это их тени? Грустно мне от этого, и не хочу я до конца все понимать…

А главного — насчет страданий во Вселенной — и спрашивать не надо: ни-ни, не тревожьте! Не так все просто, как во сне кажется.

Бывает, что я и хаос приму: ум мой первозданный так и забьется, как сердце от влюбленности первой, при мысли о хаосе, точно в ем, в родимом, сокрыто, но не проявлено то, о чем я, Вася Куролесов, всю жизнь мечтал!

Во Тьму, во Тьму ухожу, на поиски Непостижимого и несовершившегося еще!

А для отдыха: гуляй, Вася Куролесов, по всем мирам: туда плюнь, там нахами, там руку пожми, там начуди на все оставшееся до конца мира время!

Гуляй, Вася, гуляй!

Я и на Землю не прочь иной раз заглянуть.

Тут, к примеру, генералу одному, великобританчику, показал я существо некое во сне, можно сказать, приоткрыл просто завесу, так великобританчик этот, а ведь атомным флотом командовал, так трясся во сне, что, когда проснулся, незаметно для самого себя с ума сошел. В сумасшедший дом его посадили.

Я порой люблю смертных щипать. А существо то, которое генеральчику этому явилось, я потом сам пригрел: и вправду страшен, таких во Вселенной нашей не так уж и много… А затем, после посещения Земли, взмыл я вверх и демиургу одному план подсунул сотворения мирка: но изрядно жуткий и перевернутый. Я ведь похулиганить люблю. Даром, что ли, при жизни на бабе, как на лошади, скакал. А демиург тот — сбег, больно мирок этот, предложенный мной, показался ему не в меру, не вместил он, в общем, его.

Боже, боже, сколько чудес на свете!

Я тут, между прочим, Заморышеву узрел: после смерти земной невиданной такой и своеобычной монадой взвилась. Барыней, одним словом, стала. А ведь на Земле была так: побирушка убогая. Много у нас на Руси таких «убогоньких», не дай бог… Но я ведь предупреждал: девка была не простая!

С ней у меня какая-то связь есть.

Бедного Витю Катюшкина я все-таки не удержался — попужал: подсунул ему в полусне, в момент его пробуждения, видение, а был это образ самого Витеньки — каким он будет в очень отдаленном, даже по звездным масштабам, будущем. Не знаю, уразумел ли Витька, что самого себя встретил, но только после такой встречи он долго-долго плакал, малыш, а потом запил. Непонятливые все же эти смертные, тугодумы беспомощные, дальше своей планетки, и то ее маленького среза, ничего не видят, но, может быть, это даже к лучшему. А Витьке этот образ его самого, чудика с бесчисленными головами, я подкинул, чтоб подбодрить Витю. А он, точно курица бессмысленная, закудахтал да и запил со страху. А чего самого себя бояться-то?