Юрий Мамлеев - Том 4. После конца. Вселенские истории. Рассказы

— Но Бог лишил нас этого… И мне осталось только петь и парить… И хохотать… Нет, нет, я никогда не буду пожирать себя… Хотя некоторые просят меня об этом… Должна вам сказать, Валя, дорогой мой, что я научилась разговаривать с чертями… Здесь это неизбежно… Никуда от них не денешься. Когда во мне слабеет жизнь, они тут как тут… Но, признаюсь, общий язык с ними трудно найти… Я вам не мешаю?!. Я уйду… Наслаждайтесь вместе с вампирами… Здесь все пожирают друг друга, и себя в том числе. И тот разум это принимает… Мой поцелуй ему…

И она исчезла. Валентин остался, думая, что он умер.

После мысль о том, что он умер, прошла. Он встал, вышел в сад. Было тепло.

— А вообще непонятно, что здесь: лето или зима, ночь или день. Днем темно от бесконечных темных облаков, а дождя нет. Ночью светлее, чем днем… Где я, кто я теперь?

Когда послышался шум, сердце дернулось от радости. «Вернулись»… Он сразу же спросил о Юле. Потаповы даже рты разинули: «Неужели она пришла? Должны были вернуть дней через 20».

— Кто она такая? — спросил Валентин у Томилина, когда ложились спать.

— Безумная, — был ответ. — Живет в саду, в маленьком домике, недалеко отсюда, одна.

Через два дня явилась Танира. Красивая, но совсем из другого ряда человеческого. Не такая, как все «они», но в то же время из «них», родившаяся после конца мира. Глаза как черные звезды. Блестят светом жизни и смерти. Губы слегка дрожат от какого-то внутреннего состояния. Она довольно бесцеремонно отозвала Валентина в сторону.

— За вами пришла машина, — сказала она. — Поедем в город, в столицу, в Рипан. Я буду вас сопровождать и переводить на русский, когда необходимо. Валентин, не волнуйтесь, ваша безопасность гарантирована. И моя — тоже. Как — это не ваше дело.

— Для чего, зачем?

— Молчите и все. Увидите.

И они медленно поехали мимо печальных холмов, на которых массами совокуплялись голые люди. Какие-то шумнокрылатые существа проносились над ними и каркали. Потом опять пустынно — ни кроликов, ни вампиров, ни людей. Танира молчала. Охранники полуспали. Валентин глядел и глядел в окно, надеясь увидеть хоть что-нибудь родное. Напрасно. Впереди слева показались здания окраины огромного города. Машина стремительно въезжала в него. Валентин отшатнулся. Здания походили на небольшие горы с норами, ведущими вглубь, где, видимо, и располагались квартиры. Где окна, где двери, Валентину трудно было распознать. Он заметил улыбку на губах Таниры.

— Удивляетесь, — тихо сказала она, — у вас тысячелетия назад было все по-другому.

— Танира, я еще не могу прийти в себя. Дайте мне точку опоры, чтобы мой разум не покинул меня.

— Точка опоры во мне. Смотрите на меня, и вы не погрузитесь в черное безумие, не сойдете с ума… Избегайте смотреть в окно, — вдруг тревожно проговорила она…

Какая-то сила удержала Валентина от того, чтобы взглянуть. Мельком он увидел только тень, возможно какого-то животного. Все исчезло, они продолжали двигаться во тьму по городу, потом вдруг — свет. Валентин увидел людей, бегущих неизвестно куда. Он спросил Таниру:

— Что это, куда они бегут?

Она ничего не ответила. Они продолжали ехать мимо домов все медленней и медленней. Валентин увидел дом странной формы, кругловатый.

Танира сказала:

— Это Дом первого безумия.

— Что это такое? — спросил Валентин.

Она не ответила. Немного спустя — другой дом тоже странной формы. Она проговорила:

— Это Дом второго безумия.

Валентин спросил:

— Что значит безумие: болезнь, сумасшествие?

— Нет, нет! — она покачала головой.

Все дальше и дальше, и потом машина почти совсем остановилась. Они въезжали на площадь. Валентин услышал некий гул, странный гул живых голосов. Наконец машина остановилась, и Валентин понял: площадь была покрыта морем людей. Кто-то сидел, кто-то стоял, кто-то двигался, и все это море выло, выло нечеловеческими голосами — теми странными голосами, которыми владело это человечество. Они выжили, и Валентин думал: что это? Молитва, или это просто вой отчаяния, или это вой безумия, вой дикой радости — было непонятно, какой оттенок во всем этом. Он стал вслушиваться. Танира молчала, ее лицо стало сухим и несколько жестким, она тоже глядела в окно, Валентину показалось, что этот вой не говорит об отчаянии и не говорит о радости, он говорит о чем-то другом, каком-то неведомом чувстве, которое доисторическому человечеству не было известно. Он опять взглянул на Таниру, и ему показалось, что вот-вот еще минута, еще секунда, и она сама завоет. Танира повернулась лицом внутрь машины, что-то сказала по-своему, и машина медленно двинулась прочь. Они выехали за пределы площади.