Юрий Поляков - Совдетство

– Не за это Егорычева сняли!

– А за что?

– Он правду с трибуны сказал!

– Кому?

– Самому!

– Ну и дурак…

– Надо писать, надо жаловаться! – заявил мужичок в шапочке, сложенной из газеты.

– В ОТК! – поддакнул я.

– При чем тут ОТК? В Мосгортранс! Сходи-ка лучше, парень, на угол – посмотри, может, на подъеме тарантас застрял. Только очки сними, а то ни хрена не увидишь!

Я растерялся и что-то промычал в ответ.

– Не русский, что ли?

– Пионер! – глупейшим образом возразил я.

– А коли пионер – бегом!

Обычно троллейбус тяжело, словно пенсионер по лестнице, поднимался верх от Солянки к Маросейке. Сперва из-за взлобка показывались «рога», потом желтая крыша, наконец бликующее на солнце лобовое стекло, словно вдавленное вовнутрь. Но я ничего такого я не увидел. Снизу к перекрестку, отдуваясь, брел прохожий в жеваном летнем костюме и рубахе с вышивкой по вороту. Макушку прикрывала бархатная тюбетейка.

– Извините, – обратился я. – Вы там, внизу, троллейбус не видели?

– Видел. Целых три, – ответил он, смерив меня ироническим взглядом всего – от апельсиновых сандалий до курортных очков.

– Едут?

– Плывут. Варварку затопило. Озеро там теперь. Байкал. Москанализации голову надо оторвать! Эх… – Жеваный махнул рукой и двинулся на зеленый свет в сторону Политехнического.

А я остался на углу. Отсюда хорошо просматривалась темно-серая чугунная часовня с большими крестами на запертых дверях. Ее поставили в честь гренадеров, освобождавших Болгарию. Про то, как турки угнетали братьев-славян и как наши «чудо-богатыри» в жуткий мороз взяли крепость Шипку, изображенную на пачках сигарет, рассказывала мне бабушка Елизавета Михайловна, когда водила на прогулки по бульвару – вниз к Варварке и обратно вверх на Маросейку. Но чаще она садилась с книгой на скамейку и разрешала мне побегать с другими детьми. Мы носились вокруг клумбы и, улучив момент, заглядывали с трепетом сердца в замочную скважину. В солнечные дни благодаря прозрачной крыше внутри часовни было довольно светло и виднелись старые выцветшие венки. Под ними, понизив голос, объясняли местные ребята, стоят гробы с мертвыми гренадерами, но они выглядят совсем как живые – только не дышат. Раз в год чугунную дверь отпирают секретным ключом, поднимают крышки с гробов, чтобы проверить сохранность чудо-богатырей и окропить их святой водой. Но делают это рано утром, пока в округе все еще спят…

Наконец показался троллейбус. Я бегом вернулся на остановку и деловито сообщил очереди, что ждать осталось совсем недолго.

– Как же ты сквозь такие очки увидал, пижон? – удивился веселый дядька в газетной шапочке.

– Главное теперь, чтобы на повороте штанги не сорвало! – запереживала усталая женщина с сумками, такими полными, что треугольные молочные пакеты едва не вываливались на асфальт.

Но, видимо, водитель оказался мастером своего дела, поворачивал широким полукругом, медленно и осторожно, в итоге – кронштейны щелкали, искрили, но все-таки удержались на проводах.

– Слава богу, «стекляшка»! Поместимся.

25-й, тяжело приседая, подвалил к тротуару и с треском открыл складные двери. Это был новый, красно-белый, просторный троллейбус с большими окнами, в том числе на крыше, хотя по Москве все еще ходили и старые, сутулые, сине-желтые колымаги со скошенным лобовым стеклом. Они были тесные, темные, тряские, но зато там можно было поднять стекло, закрепить деревянную раму специальными «собачками» на желательной высоте и выставить на ветерок руку, чтобы махать встречным машинам.

Я снял от греха очки, подсадил усталую тетку с сумками, хотел пропустить вперед и веселого дядьку в газетной шапочке, но он со словами «молодым везде у нас дорога» втолкнул меня вовнутрь. Народу набилось много, но еще не впритык. Я демонстративно бросил двугривенный в прозрачную кассу, аккуратно выкрутив, оторвал билетик и стал ждать. Древняя бабушка села с внучкой на место для пассажиров с детьми и инвалидов, порылась в замшевом кошельке и отсчитала мелочь.

– Не опускайте! – попросил я, забрал четыре копейки и снабдил ее билетом.

Из глубины салона передали еще гривенник и двушку, я ссыпал монеты в карман и вдруг почувствовал на себе подозрительный взгляд. У окна, рядом с бабушкой, сидел пассажир, по виду явно не инвалид и даже не пенсионер. На нем был черный, несмотря на лето, костюм, белая рубашка с плетеным галстуком, а на коленях лежала коричневая папочка с молнией – такую же Лиде в прошлом году выдали как делегату районной конференции. Но больше всего меня насторожила его прическа – на редкость аккуратная, даже прилизанная. Лицо тоже было опасное – внимательное, чуть насмешливое. К тому же на месте, где сидеть ему явно не полагалось, прилизанный устроился так, точно имел на это полное право.