Борис Кудряков - Ладья тёмных странствий. Избранная проза

Тебя тащили по парковой дорожке, мимо закурившего слепого, размышляющего: что он теперь может? Наслаждаться тьмой? <���…> жестокость тьмы не без добра, не позволяет оптическому насилию иссушить мозг. Лишиться бы ещё слуха и осязания – предел счастья («Ладья темных странствий»).

Следует всерьез отнестись к этим словам; перед нами вовсе не пустые риторические восклицания – но манифестация оригинальной этической программы , верность которой может приводить человека к тем же последствиям, что и перенесенный менингит.

Нет ничего удивительного в том, что радикальный этический выбор Гран-Бориса ежедневно оплачивается страданием и болью. Добровольно отказавшийся от зрения, слуха и языка, Гран-Борис не может предупредить козней и избежать ловушек, которые готовит ему мир. Вспомним здесь мучения маленькой О.:

мир превратился в заговор злых вещей: печка нарочно становилась на ее незрячем пути и больно била о свой угол, ведра кидались ей под ноги, чтобы свалить и обдать ледяной водой, стулья подставляли ножки, а стол, как драчливый теленок из страшного младенческого воспоминания, только ждал случая, чтобы повалить ее на землю и избить. [2]

Это же и ситуация Гран-Бориса:

утром, надевая рубашку, ощутил укол-удар в центр спины, в позвоночный столб. Выгнул спину. В сердце шумел напалм. Пал на колени, ударился лбом о пол. Позволил таракану пощекотать барабанную перепонку. Откуда боль? Горячо, воспаленье легких: раздавил зубами бутерброд со стеклом. Шестой этаж, в кабине лифта отвалился пол. Спасли подтяжки. Вернулся в комнату. Снова удар в спину. Откуда в квартире шершни? («Сияющий эллипс»)

Собственно, в плане содержания вся проза Бориса Кудрякова – череда жутких сюрпризов, чудовищных открытий, кошмарных откровений, коварных ударов, сокрушительных оплеух, на которые была так щедра эпоха. Высочайшая интенсивность внешних шоков, помноженная на гипертрофированную гаптическую чувствительность концептуального персонажа, порождает странную, порой откровенно ирреальную картину мира: стрела вонзается в лоб, пуля вышибает глаз, автобус падает с моста, ребенок умирает, съев крысу, древние богини бьют по лицу наотмашь, в северных лесах возникают тропические хищники и далее, и далее.

По прочтении некоторого количества кудряковских текстов заражаешься какой-то фундаментальной неуверенностью; вдруг становится страшно – не жить даже, но просто присутствовать. Страшно ступать по полу (где провалишься вниз?), страшно идти вдоль стен (кто набросится из-за угла?), страшно находиться под открытым небом (что обрушится сверху?); страшно поворачивать язык, поводить глазами, двигать руками; страшно смотреть и не смотреть вокруг.

Борис Кудряков был фотографом – то есть человеком, занятым сведением собственной способности видеть к сериям бумажных карточек. Поэтому – в отличие от хлебниковской зауми (ориентированной на голос) или крученыховской сдвигологии (ориентированной на слух) – в текстах Кудрякова логично предполагать примат зрения (и его потери, связь которой с письмом концептуализирована Сандомирской).

Кудряковская проза – это повесть о прогрессирующей слепоте Гран-Бориса, запись долгого и мучительного процесса, радикально меняющего мир. Так расплывается бельмо, мутнеет хрусталик, отслаивается сетчатка; постепенная утрата зрения зафиксирована в череде формальных приемов.

Глаз перестает видеть отдельные знаки препинания:

страшно страшно всё время и если бы не надежда на непродолжительную болезнь а дети их некому кормить научатся лаять а жена будет спать с другим матрасом кровать в шишечках рожа в шишечках оставим пейзаж приходить к нему жаловаться ему а он тебе («Последняя часть первая»),

одни буквы сослепу кажутся совсем другими:

из-за острога на стержень («Встречи с Артемидой»),

по-над берегом боря («Встречи с Артемидой»),

пропадают отдельные слоги в словах:

в голове крутится слово паралепипед («1999 год»),

потянуло меня от всей этой загульной кати-поле житухи в сон («Встречи с Артемидой»),

исчезают пробелы:

Пятьдесятшесть год. Полввроде женский («Ибо иногда»)

– в результате чего слова склеиваются, образуя неологизмы:

Небосклад («Время жатвы»),

ураганы тьматьмы («Время жатвы»),

некоторые фрагменты текста глазам Гран-Бориса уже не различить – и они обозначаются длинными рядами точек:

Последний урок вежливости… когда с Фатумом закончено дрязгобоище. На эстраде мраморный подшейник… Нож вскроет грудину от горла до паха («Ладья темных странствий»)