Игорь Малышев - Номах. Искры большого пожара

Он поцокал языком, словно вспоминая вкус какого-то деликатеса.

– Ублюдков у папаши по округе несколько десятков было. Еще бы, сколько лет как сыр в масле катался. Девки-то знали про его сговорчивость, потому и шли. Толпами! Не стеснялись, как на работу ходили. С двенадцати лет. Знали, что папаша чистюля, сразу из бани приходили, подмытые, причесанные. Сверху платочек поскромней накинут, а под ним косы, ленты. Нарядные. А он их за косы, за ленты, и по полу, и об стену, и сверху, и снизу… И так, и эдак. Как пластинки патефонные крутились. Обратно растрепанные возвращались, кто с синяком, кто со ссадиной. Но довольные. Отсрочку платы заработали. Все благодарили, кланялись до земли.

Он помолчал и продолжил со злостью:

– Вот так с вами надо! Только так! Вы же по-другому не понимаете.

Поручик схватил узкой обжигающей рукой Корягу за плечо.

– Понял? И знай, так и будет всегда с вашим подлым родом! С вами, детьми вашими и внуками. Мусор, гниль, пыль под ногами…

Коряга зарычал, перевернулся и, навалившись всем телом, стал душить поручика. Тот попытался выбраться из-под него, но не смог и, придавленный тяжестью, сам вцепился в горло врага…

Утром отец Михаил поднял крышку подпола и, услышав ватную тишину внизу, замер. Потом, когда глаза его привыкли к темноте, он сел на ступеньку лестницы и заплакал в рукав своей истертой, ветхой, как у пустынника, рясы. Ему хотелось повеситься…

В Кириллове анархисты захватили около тысячи пленных. Человек пятьсот сдались, когда поняли, что вырваться из окружения не получится, и еще столько же было обнаружено в госпитале.

Госпиталь оказался офицерским, а офицеров не оставляли в живых никогда.

Последние две недели для повстанцев никак нельзя было назвать неудачными, но потери превосходили все ожидания. Дорогу вперед номаховцы буквально выстилали собственными телами. Белые дрались умело и отчаянно. Англичане и французы подвезли им столько патронов и снарядов, что свинцовая буря прореживала анархистское войско чуть не на треть после каждого боя.

Номаховцы продвигались вперед и зверели от атаки к атаке. Все, попавшие в плен и хотя бы отдаленно похожие на офицеров, уничтожались немедленно и беспощадно.

А тут сразу шестьсот человек…

Номах не пошевелил и пальцем, когда вызверившиеся повстанцы принялись потоками лить дворянскую кровь.

Третьи сутки пил без продыху номаховский штаб.

Третьи сутки городок звенел от криков и стонов истязаемых и добиваемых.

Пьяный, как смерть, но все понимающий и все замечающий Номах не осуждал и не препятствовал.

– Гля-ко, пятерых к тачанке привязали, – докладывал, глядя в окно на пыльную улицу, Задов.

За тачанкой волочились несколько офицеров, все сплошь в замешанной на крови грязи.

– Левка, я не сплю. Сам все вижу, – тяжело, будто роняя на пол железо, сказал Номах.

– Трое-то, похоже, уже все… С Николашкой ручкаются. А двое еще ничего. Ворохаются пока.

Номах смотрел отупевшим взглядом в распахнутое окно. Левая рука его с громким треском вращала барабан револьвера.

Головы и кости волочащихся за тачанкой офицеров бились о землю с мокрым, сочащимся звуком.

– А ну, припусти! – заорал Номах в открытое окно, и вслед за звонким щелчком кнута кони перешли с рыси в галоп.

– Дворянство, элита… – произнес Номах, с ненавистью глядя вслед тачанке.

Он развязно повернулся к растирающему виски Аршинову:

– Плесни, что ли, совесть революции!

– Сам плесни…

– Ну, ты, Левка, налей. Вишь, Аршинов гордый нынче.

Самогон шел легко, как квас.

Улицы Кириллова сплошь покрывались бурыми запекшимися пятнами.

– Нестор, долго еще это будет продолжаться? – выпрямился Аршинов, силясь унять нервически дергающуюся щеку.

– Да пока последнего не прибьют. А хлопцы, вишь ты, не спешат.

– Зачем издеваются?

– Как зачем? Затем, что они этого часа тысячу лет ждали. Когда «черный» человек над «белой костью» хозяином станет. Думаешь, быстро получится тысячелетней ненависти выход дать?

– Не знаю! – заявил Аршинов. – И знать не хочу.

– А ты узнавай! Я тебе расскажу. Они ею пропитаны, ненавистью этой. Выкормлены ею и ею воспитаны. Она у них в корнях ногтей упрятана. В костях, в мозолях.

– Ну да! Враги офицеры! Никто не спорит. Так убей сразу! Чего их, как масло по хлебу, по улицам размазывать?

– Мы, Петр, долго терпели. Очень долго. Тут скорой смертью не отделаешься.

Аршинов плюнул в окно.