Джоан Дидион - Год магического мышления [litres с оптимизированной обложкой]

Это отрывок из книги Эмили Пост об этикете (1922), из главы 24 (“Похороны”), которая проводит читателя от момента смерти (“Как только наступает смерть, кто-то, чаще всего опытная сиделка, должен задернуть шторы в комнате хворавшего и приказать слугам задернуть все шторы в доме”) и затем дает указания присутствующим на отпевании: “Входите в церковь как можно тише, и поскольку на отпевании нет распорядителей, сами определяйте подобающее место. Только самые близкие друзья занимают скамьи в передних рядах центрального нефа. Если вы всего лишь из круга знакомых, вам следует сидеть, не бросаясь в глаза, где-то позади, разве что число присутствующих очень невелико по сравнению с размерами церкви – в таком случае вы можете разместиться в дальнем ряду центрального нефа, на крайнем сиденье”.

Автор ни разу не изменяет этому тону непогрешимой конкретности. Акцент все время на практической стороне дела. Человека, понесшего утрату, следует “усадить в хорошо освещенном помещении”, желательно, чтобы там был горящий камин. Поставить на подносе еду, но “очень немного”: чай, кофе, бульон, тонкий ломтик тоста, яйцо-пашот. Можно молоко, но обязательно подогретое: “Холодное молоко вредно тому, кто и так мерзнет изнутри”. Что касается дальнейшего питания, “кухарка может предложить что-то, что обычно пробуждает у этого человека аппетит, но лишь очень небольшими порциями, ибо, хотя желудок пуст, нёбо отвергает саму мысль о еде и пищеварение обычно не в лучшем состоянии”. Вдову или вдовца склоняют к экономии при ношении траура: большая часть обычной одежды, в том числе кожаная обувь и соломенные шляпы, “идеально красятся”. Расходы на погребение следует проверить и оплатить заранее. Одного из друзей оставить дома на время похорон – это доверенное лицо проследит, чтобы помещения основательно проветрили, поставили на место мебель, которую пришлось сдвинуть, и чтобы к возвращению семьи с кладбища был разожжен камин. “Хорошо бы также приготовить немного горячего чая или супа, – рекомендует миссис Пост, – и подать им сразу же по возвращении, не задавая вопрос, хотят ли они подкрепиться. В глубоком горе человек не желает никакой пищи, но если ему ее предложить, он механически ее примет, а теплая жидкость, которая запустит процесс пищеварения и стимулирует кровообращение, – как раз то, в чем нуждаются горюющие”.

Поражает эта практичная мудрость, инстинктивное понимание физиологических расстройств, тех “изменений в эндокринной, иммунной, автономной нервной и сердечно-сосудистой системах”, о которых напишет впоследствии Институт медицины. Не знаю в точности, что побудило меня заглянуть в книгу Эмили Пост, изданную в 1922 году (вероятно, воспоминание о том, как мама дала мне ее почитать, когда снегопад запер нас в четырехкомнатном съемном домике в Колорадо-Спрингс во время Второй мировой войны), но, когда я отыскала ее в интернете, она заговорила прямо со мной. Читая, я вспоминала, как мерзла в Больнице Нью-Йорка в ту ночь, когда умер Джон. Я-то думала, мне холодно, потому что было 30 декабря, а я примчалась в больницу в тапках на босу ногу, в льняной юбке с тонким свитером, в которые переоделась к ужину. Отчасти дело в этом, но еще я мерзла оттого, что все системы моего организма дали сбой.

Миссис Пост поняла бы мое состояние. Ее книга написана в том мире, где траур признавали и уважали, а не прятали с глаз долой. Филипп Арьес в цикле лекций, прочитанных в университете Джона Хопкинса в 1973 году и затем опубликованных под заголовком “Человек перед лицом смерти”, отмечает, что примерно около 1930 года в большинстве стран Запада и особенно в Соединенных Штатах начинается переворот в представлениях о смерти и допустимом отношении к ней. “Смерть, – пишет он, – прежде вездесущая и потому знакомая, теперь устраняется, исчезает. Она становится чем-то постыдным и запретным”.

Английский социальный антрополог Джеффри Горер в книге “Смерть, горе и траур” (1965) связывает отказ от публичного траура с возрастающим давлением нового “морального долга наслаждаться жизнью”, только что появившегося “императива не делать ничего, что помешает удовольствиям других”. И в Англии, и в США, пишет он, современная тенденция направлена на то, чтобы “рассматривать траур как болезненное потакание своим чувствам и наделять общественным одобрением тех понесших потерю людей, кто прячет свою скорбь так умело, что никто бы и не догадался о случившемся”.

Один из современных способов прятать скорбь связан с тем, что смерть ныне по большей части настает где-то “в ином месте”. В более ранней традиции, на которую опирается миссис Пост, умирание еще не стало специализированной сферой. Как правило, обходилось без участия больниц. Женщины умирали при родах. Дети умирали от лихорадки. Рак не умели лечить. В тот момент, когда Эмили Пост взялась сочинять книгу об этикете, едва ли в Америке нашлась бы семья, не затронутая пандемией инфлюэнцы в 1918 году. Смерть была очень близко, в каждом доме. От любого взрослого ожидалось, что он сумеет компетентно и разумно справиться с ее последствиями. Если кто-то умер, учили меня в моем калифорнийском детстве, следует запечь окорок. Занести его в осиротевший дом. Сходить на похороны. Если семья католическая, надо также участвовать в чтении розария, но не плакать, не рыдать, никоим образом не требовать внимания от близких усопшего. В итоге книга Эмили Пост об этикете, написанная в 1922 году, оказалась не менее проницательной в описании этой – нынешней – смерти и не менее тщательной в предписаниях по работе со скорбью, чем любые другие прочитанные мной книги. Не забуду инстинктивную мудрость подруги, которая в первые недели ежедневно привозила мне из Чайнатауна рисовую кашу с зеленым луком и имбирем. Рисовую кашу я могла есть. Только ее и могла.