Чжан Вэй - Старый корабль

— Нечистая сила, Даху, — изумился Фан Гэ, — откуда такая славная песня?

На кончике носа Даху повисла капелька пота, и он смущённо произнёс:

— Мы из Валичжэня — городок такой. Там у нас все знают эту песню.

Все стали говорить, что не знают такого городка. И расстроенный Даху замолк. После него выступало ещё немало исполнителей, хор пел «Ключевая вода на границе прозрачна и чиста» [28] Песня китайских пограничников о единстве армии и народа, написана участником пограничных столкновений в 1970 г. на реке Амур. , но она прозвучала так неинтересно и безвкусно, что и слушать до конца не хотелось.

После окончания вечеринки пили вино. Угощение было обильное. Когда все уже были навеселе, прибыл почествовать вином бойцов кто-то из начальства. Когда он ушёл, все продолжили пить.

— Это праздник труда, — заявил Фан Гэ. — Мы сражаемся, а это тоже труд, стало быть, это и наш праздник.

Его тактично поправил комиссар, добавивший:

— Мы сражаемся, чтобы защитить труд, вот поэтому это и наш праздник.

Вино лилось рекой, разбитые при чоканье рюмки заменяли новыми. Кто-то с раскрасневшейся шеей стал подначивать Даху спеть ещё раз песню, что поют в Валичжэне, но Даху не стал. У него теперь все мысли крутились вокруг Цюцю. На магнитофоне поставили запись музыки диско, и все стали пить дальше под однообразный мотив. «Победа непременно будет за нами!» — провозгласил кто-то. Даху, который краем уха слушал весь этот гвалт, заметил, что на него никто не обращает внимания. Он незаметно скрылся и помчался прямо в густую бамбуковую рощу.

В роще было темно, стволы раскачивались под лёгким ветерком, грациозные, как нежное тело Цюцю. Он со свистом переводил дыхание, а в груди уже занимался тёплый и сладкий аромат. Дошёл до участка мёртвого бамбука, сделал пять шагов влево, потом десять шагов вперёд. И тихонько присел на корточки, ожидая и страстно желая позвать её по имени. Так прошло минут десять, изогнутые стволы под ветерком собрались вместе. Когда они снова разошлись, в рощу одним прыжком ворвалась Цюцю.

— Какой же ты боец? — воскликнула она, заключив его в объятия и дрожа всем телом. Он беззвучно рассмеялся, и они крепко прижались друг к другу. — Какие у тебя руки холодные, — проговорила Цюцю. — Эх, и правда хочется отшлёпать тебя как следует.

Даху молчал. Руками он ласково держал её за шею и гладил под рубашкой гладкую, дышащую жаром кожу. Потом рука остановилась, и он уткнулся лбом ей в грудь. Страшно смущённая, ужасно счастливая, она шлёпала его по спине, неторопливо и нежно, как младенца. Заснул он, что ли? Ни звука. Ветер шелестит листьями бамбука, откуда-то издалека донеслись звуки артиллерийской канонады. Как глухо звучат разрывы этой ночью! На рассвете, может, опять привезут раненых. Цюцю и многие другие девушки из деревни записались в отряд. Они будут отмывать их от крови. При звуках канонады Цюцю перестала шлёпать его. Даху поднял голову.

— Когда уходите?

— Послезавтра, — кивнул Даху.

— Боишься?

Даху помотал головой. Потом сказал:

— Мой земляк Ли Юйлун отправился на передовую чуть больше месяца назад.

Стоило ему произнести эти слова, как неподалёку кто-то глухо кашлянул. Он в панике хотел отдёрнуть руки, но в это время в лицо ударил яркий, резкий свет фонарика. Не успел он что-то вымолвить, как человек перед ним назвал его по имени. По голосу он узнал одного из полковых командиров, тут же отстранился от Цюцю и вытянулся по струнке.

В ту ночь Даху посадили под арест. Части предстояло выступать на передовую, и дело представлялось очень серьёзным. Ротный Фан Гэ дорожил им, но ничего не мог поделать. На другой день после обеда в роте срочно созвали собрание. Согласно принятому в полку решению, Даху снимали с должности командира отделения, а кроме того, чтобы дать возможность отличиться в бою, включили в списки ударной первой линии. Рыдавшая Цюцю оставалась на территории роты и долго не хотела уходить.

— Но ведь он ни в чём не провинился! — взывала она к ротному, хватая его за рукав. — В чём его вина? Ему же скоро в бой, замолвите за него словечко, пусть его восстановят в должности… — Глаза её опухли от слёз, Даху холодно взирал на неё со стороны. Она повернулась к нему: — Даху, всё из-за меня, из-за меня!

Даху, стиснув зубы, покачал головой:

— Вернусь с фронта, тогда и увидимся, Цюцю! — И, многозначительно подмигнув ей, убежал…

Даху шагал вдоль палаток, сжимая в руке головной убор. Бритая голова казалась круглой, красивой, как у ребёнка. Шёл он бесцельно, пока перед глазами не возникла большая палатка с табличкой «Операционная». Услышав стоны, он хотел было быстро уйти, но в это время из палатки показался врач, он поставил у входа таз для умывания. Даху глянул в него, испуганно вскрикнул и отступил на пару шагов: в тазу лежала скрюченная окровавленная нога… С тяжёлым сердцем он пошёл прочь. Но, пройдя немного, вернулся. Захотелось узнать имя бойца, потерявшего ногу. И врач сообщил, что бойца зовут Ли Юйлун! Даху сел на землю, скрестив ноги, и обхватил лицо руками.