Дебора Леви - Человек, который видел все [litres]

Дженнифер Моро обвела рукой зал.

– Это все не о тебе. Это обо мне.

Вольфганг, похоже, был возбужден и сильно взволнован. Пострадавшее в аварии веко подрагивало. От него сильно пахло одеколоном с ароматом кожи – может, той самой замши мраморной расцветки, которой были обиты сиденья его ныне покойного «Ягуара».

– У меня есть эта фотография, – снова шепнул он этим своим напряженным пафосным тоном. – Одно из самых ценных моих приобретений.

– Она никогда ни о чем меня не просила, – в тело мое снова вползала физическая боль. – Все время мне отказывала, а сама при этом желала мной обладать.

Вольфганг терпеливо подождал, пока медсестра-ирландка даст мне морфин.

– Я видел вас еще до аварии на Эбби-роуд. – Той рукой, что не была упакована в гипс, Вольфганг тронул себя за горло. – У меня дома есть Дженнифер Моро. Оригинал.

Лежа в своей отдельной палате, я с благодарностью впитывал морфин, медсестра же делала вид, что разглядывает стену. Но я знал, что на самом деле она наблюдает за мной, как та женщина с ящиком цветной капусты, которую я видел в день приезда в ГДР. Она тоже делала вид, что смотрит в пространство, а сама пристально следила за мной глазами.

– Слышал, через неделю меня отпустят домой?

Она рассеянно кивнула.

Вольфганг все больше нервничал. Слонялся по комнате взад-вперед в своих начищенных офисных ботинках, вздыхал и скрипел зубами.

– Вольф, можно задать вам вопрос?

– Да, Сурл.

– Мы с вами никогда вместе не сажали помидоры?

Он покачал головой.

– Я по натуре не садовод.

– Мне кажется, он тоже по натуре не садовод.

– Он – это кто?

– Не знаю. Его здесь нет. Он держится на расстоянии.

Благодаря морфину физическая боль утихла. Но я все равно заплакал.

Вольфганг подступил к моей кровати с очередным вопросом.

– У вас есть семья?

– Есть брат.

Кажется, эта новость его взбудоражила. И меня осенило: наверное, Вольфганг решил, что я умираю. Я вытер глаза уголком простыни. Он снова предложил мне свой платок, но на этот раз я отказался. И объяснил, что брат – мой ближайший родственник.

– Он тот еще бандит, – добавил я. – Явится к вам и отберет все ваши дома, акции и ценные приобретения.

Я не стал объяснять, что отец воспитывал нас с братом в духе идеалов социализма. Что мы обязаны были иметь строгие принципы и никогда не эксплуатировать других с целью обогащения.

Вольфганг задрал голову и уставился в потолок.

– Полагаю, – произнес он, – в ту минуту, когда вы переходили дорогу, я испытал приступ отчаяния.

– Думаю, так и было.

Мы оба отлично знали, что в момент аварии он разговаривал по мобильному. Видимо, он ждал, что я уличу его в этом. Стоял молча, как раненый зверь с серебристой шкурой, смотрел, как я плачу, и в ужасе думал о том, что моя семья вот-вот подаст на него в суд. В конце концов я взял у него платок и заверил, что я не из тех, кто любит грозить пальцем. У беспечных натур имелись и свои положительные стороны. Он вздохнул с облегчением и ответил, что я могу оставить платок себе. Ну уж нет. Мне он был без надобности. Я посоветовал Вольфгангу повнимательнее следить за своими ценными приобретениями. «Ягуар» его, к примеру, засел у меня в голове. А боковое зеркало, в котором он увидел, как человек, расколотый на куски, переходит дорогу, разбилось. И осколки его теперь тоже плавали у меня внутри.

Я взглянул на собственное отражение в боковом зеркале, и оно обрушилось на меня. Райнера теперь беспокоила не только моя селезенка. Отныне меня, как выяснилось, должны были кормить через трубки, тянувшиеся мне в ноздри. Может, мне стоило попросить на обед один из подсолнухов? Хотелось бы мне задать этот вопрос моему дружку Джеку. Он постоянно умирал с голоду, особенно после того, как целый день проработает в саду. Порой я начинал опасаться, что Райнер, как и ночная медсестра, думает, что наутро может меня здесь не застать. Но где, по его мнению, я мог бы оказаться? Рядом с Джеком? Пытаться вместо звонких монет расплатиться с ним за труды своими поцелуями?

Впервые с момента аварии я посмотрел на себя в зеркало. И сказал таращившемуся на меня оттуда мужчине средних лет: Да пошел ты, ненавижу тебя. Голова его была обрита, голый череп блестел. Глаза на бледном лице казались неестественно синими. Высокие скулы. Ссадины на губе и левой щеке. Седые брови… Куда ты исчез, Сол? Вся твоя красота разлетелась на куски. Кто ты? На каких языках говоришь? Хороший ли ты отец, сын и брат? Можно ли назвать тебя ценным приобретением? Ладишь ли ты с преподавательницами из университета? Что они думают о тебе? А ты о них? Готов ли ты в случае чего прийти к ним на помощь? А они к тебе? Твои достижения выгоднее смотрятся на их фоне или дело обстоит ровно наоборот? Ставите ли вы друг другу палки в колеса или поддерживаете во всем? За кого ты голосуешь? Состоялся ли ты как историк? Играл ли когда-нибудь в футбол? А в крикет? А в пинг-понг? Интересуешься ли ты другими людьми? Или идешь по жизни своим путем, равнодушный, отстраненный, и та привязанность друг к другу, которая, похоже, свойственна всем человеческим существам, тебя лишь тяготит? Завидуют ли тебе другие мужчины? Любил ли тебя кто-нибудь? И любил ли кого-то ты сам? Да, да, любил, и меня любили, ответил я человеку в зеркале . Все верно, все так, все это про меня, но мне обязательно нужно узнать, что случилось с Вальтером Мюллером.