Анни Эрно - Годы

Мы переезжали. Селились в одном из новых городков в сорока километрах от кольцевой дороги. Легкий домик в недостроенном жилом массиве, ярком, как молодежный лагерь, с улицами, названными именами цветов. Дверь хлопала, словно дом был не дом, а пляжное бунгало. Место было тихое, открытое, под бескрайним небом Иль-де-Франса, на краю поля, перечеркнутого вереницей высоковольтных опор.

Дальше лежали травяные просторы, стояли стеклянные жилые дома и административные башни, потом пешеходная зона, другие жилые товарищества, связанные между собой мостиками поверх подъездных дорог. Представить себе границы города не получалось. Мы словно парили, болтались в пространстве на вырост, где человеческая жизнь растягивалась и разрежалась. Гулять там казалось бессмысленно, еще куда ни шло — бегать, надев спортивный костюм и не глядя по сторонам. Тело еще хранило отпечаток старого города, где ездили машины и по тротуарам ходили прохожие.

Время при переезде из провинции в парижский регион ускорялось. Его продолжительность ощущалась по-другому. С наступлением вечера казалось, что за день ничего не сделано, — ну, были вроде бы какие-то уроки, сидели задерганные ученики.

Поселиться в парижском регионе означало:

внезапно оказаться на территории, чья география не укладывалась в голове, терялась в сплетении дорог, созданных исключительно для машин

повсюду видеть триумфальное наступление товарного мира, в виде торговых центров на бывших промзонах или нескончаемой вереницы разнообразных ангаров вдоль шоссе, чьи вывески все как одна обещали нечто масштабное и вселенское — «Макси-салон», «Мир паласов», «Центр кож» — и внезапно странным образом материализовали рекламные ролики коммерческих радиостанций: «И снова — Сен-Маклу!» [47] Торговая марка по продаже ковров и напольных покрытий, слоган: «Конечно, Сен-Маклу!»

вообще не обнаруживать в окружающей действительности удачной упорядоченности.

Нас пересадили в другое временное пространство, в другой мир, возможно — мир будущего. Вот почему так трудно было определиться в нем, можно было только осваивать его практически, шагая по пандусу у подножия Синей башни, среди навсегда незнакомых людей и скейтбордов. Мы знали, что нас здесь тысячи и тысячи, а если считать до Дефанса — то миллионы, и каждый думал только о себе.

Здесь Париж терял реальность. Нам надоедало возить туда детей по средам и воскресеньям, показывать им Эйфелеву башню и музей Гревен, Сену и речные кораблики. Те достопримечательности, о которых мы столько мечтали детьми, которые оказались так близко, судя по дорожным указателям, — Версаль, Шантийи, теперь уже не манили нас. В воскресенье мы оставались дома — смотреть «Маленького репортера» [48] Остросатирическая передача, постоянно критиковавшая министра внутренних дел и правительство и находившаяся под угрозой запрета, выходила по воскресеньям в 13:20. и заниматься хозяйством.

Чаще всего мы посещали, естественно, большой торговый центр с глухими стенами — трехуровневый, теплый, нешумный, несмотря на толпу посетителей, со стеклянной крышей, с фонтанами и скамейками, с мягким светом торговых галерей и по контрасту безжалостно резким освещением витрин и внутреннего пространства магазинов, которые шли один за другим, куда можно было свободно входить и выходить, даже не толкая входную дверь, не говоря ни здрасьте, ни до свиданья. Никогда еще одежда и снедь не казались прекрасней и доступней: исчезла дистанция и ритуал общения с продавцом. Уменьшительные названия магазинов — все эти «Тряпочки», «Бумажки», «Джинсовка» — придавали рысканью и копанью в товарах какую-то детскую безответственность. Мы чувствовали себя людьми без возраста.

И не было той, что когда-то отоваривалась в провинциальном магазине «твердых цен» или в «Торговой галерее». В гипермаркете электроники Darty , в шикарном мебельном магазине Pier Import желание покупать пульсировало в нас так сильно, словно приобретя электровафельницу или лампу в японском стиле, мы должны были стать совсем другими людьми, — точно так же в пятнадцать лет мы надеялись измениться, освоив модные словечки или рок-н-ролл.

Мы погружались в ватную сиюминутность и сами не понимали отчего — то ли от переезда в этот город без прошлого, то ли из-за бесконечной перспективы «развитого либерального общества», или по случайному совпадению того и другого. Мы ходили смотреть мюзикл «Волосы». В самолете, уносившем героя фильма во Вьетнам, вместе с ним отправлялись на верную смерть и мы со своими иллюзиями 68-го года.