Вечером перед откусыванием мы сидели в кафе. Кацман страдал, я писал рассказ для Tatler. Неожиданно ко мне обратились две девушки с просьбой заселфиться со мной на память. Таня и Клара оказались студентками второго курса юрфака, и мы разговорились о тайнах адвокатской профессии. Прервав обед или даже уже ужин молчания, страдалец неожиданно заговорил:
– А вы знаете, девочки, что вы можете быть последними в этом мире, у кого есть шанс лицезреть нечто феноменальное и дарованное создателем за двенадцать часов до уничтожения?
Студентки притихли в недоумении, а я замер в ожидании следующей тирады придурка.
– У меня на теле есть точка. Татуировка, короче. При некоторых понятных обстоятельствах эта точка превращается в однострочную надпись: «Ах, Одесса, жемчужина у моря, Ах, Одесса, ты знала много горя, Ах, Одесса, любимый, милый край, Живи, Одесса, и процветай». Только без точек и запятых, иначе бы не уместилось. Так вот, завтра половины этой надписи уже не будет в живых.
После детального объяснения плана девочки захихикали до «ой, не могу», а я, оставив компанию наслаждаться обществом друг друга, уехал домой. Не знаю как Кацману, а мне грядущий день представлялся трудным.
…Резчик по живому или «моэл» на иврите выглядел бодрячком с хорошим запасом юмора, на мой взгляд, так необходимого в этой профессии.
– Этот день вы запомните навсегда, Анатолий. Вы зашли сюда русским, а выйдете евреем. Это ли не чудо? Снимайте штаны как в последний раз.
– Вы будете мне делать операцию под наркозом?
Я с интересом наблюдал за происходящим из кресла в углу комнаты, слегка теребя в руках подобранный со столика журнал «Работница».
Пейсатушка бросил поверхностный взгляд на Толин «недорубок» и, слегка прищурившись, сказал:
– Под наркозом и под лупой. Здесь нужна работа миниатюриста.
– А как же жирная точка-татуировка? – подал я свой голос из углового пространства.
Моэл взял в руки банку с надписью: «Футбол. Быстрая заморозка для ушибов и легких ранений», довольно обильно распылил содержимое, куда хотел попасть, и сказал:
– Жирной точки нет, да и вряд ли она поместилась бы. Работать будем не только под наркозом, но и под микроскопом. Погуляйте четверть часа по коридору или на улице. Стойте! Немедленно натяните штаны – так нельзя выходить наружу, вы что, совсем дурак?
Через пятнадцать минут бледный, как богомол перед случкой, Толик лег на стол и был сразу разделен пополам некой занавеской. Череп держал я, все остальное было в руках экзекутора. Вокруг уже собрались профессиональные иудеи и вовсю взмолились над будущими останками.
– Расслабься и не бойся, а то я не смогу работать. А мне еще надо сделать в это место укол, – слышалось из-под занавески. – А оно ушло полностью в себя. Вернее, в тебя.
Вскоре началась операция. Толик прикрыл глаза и зажмурился. Я сначала подумал, что от боли или от страха, но потом выяснилось, что в ожидании крупных чаевых один из раввинов слишком интенсивно молился, постоянно разбрасывая обильную слюну на небритую рожу Кацмана. У моего же товарища не было сил не только перераспределить слюноотделение, но и вообще выдать из себя что-либо более или менее внятное. Или, может быть, он считал, что так положено по обряду.
Наступил именно тот момент, когда я мог отомстить другу детства за все доставленные мне жизненные мытарства. Адвокат Добровинский должен был держать Толика по правилам за череп на весу. Я же держал ушастого Кацмана за лопоухие уши, которые быстро становились цвета советского флага на демонстрации Первого мая. Что же касается общего натюрморта головы, то она стала смахивать на большую сахарницу с ручками по бокам. Толик тихо стонал, но боялся пошевелиться, чтобы работа за занавеской не вышла слегка наискосок или в виде бахромы, как на скатерти у нас в Одессе.
Довольно быстро трудяга с ножницами объявил, что все в порядке, и он начинает накладывать швы. Тут уже запел весь окружающий нас еврейский хор, давая понять, что скоро наступит момент обговоренных подношений.
Кряхтя и охая, со стола поднялся уже настоящий еврейский аферист.
– Саша, ты не можешь с ребятами рассчитаться? Я забыл деньги дома.
Стало ясно, что остатки совести Кацмана были начисто отсечены пять минут назад.
Я раздал всем выстроившимся в шеренгу присутствующим по пять тысяч рублей и обратил внимание на то, что первые двое получивших деньги пытались тихонько снова встать в строй в конце линии за дополнительной порцией.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу