Александр Добровинский - Вы. Мы. Они. Истории из обычной необычной жизни

– Тесть когда-то из Парижа привез, – ответил, не отрываясь от бумаг, хозяин. – Он до недавнего времени был очень большой шишкой в «Газпроме». Месяца два как на пенсию вышел. Кстати, этот дом он нам и подарил лет десять назад. А что?

– Ничего особенного, – сказал я. – Просто передайте, что у меня для него есть магнитофон «Akai». Стоячий. С бобинами. Он поймет.

Дочь увлеченно доедала тортик. Воскресенье – папин день.

– Пап! Ты пойдешь голосовать на выборах?

– Да, конечно. Это мой гражданский долг. Как супружеский: в смысле тоже необязательный и удовольствие сомнительное, но для здоровья второй половины полезен.

– Раз в шесть лет?

– Адриана! Как тебе не стыдно так отца… Ты о чем? Разница в возрасте у тебя со старшей сестрой пять лет. Понятно? Ты считаешь, что я в свое время зачастил?

– Пап! А ты когда-нибудь увлекался политикой?

– Ммм… Как тебе сказать… Очень опосредованно.

– Расскажи. Я обожаю твои рассказы. Я должна позвонить, а ты пока вспомни что-нибудь.

Рассказать? Не уверен, что стоит. Это было очень давно и для современной молодежи не очень понятно, а поэтому неинтересно. А вот тогда это было действительно увлекательно.

…Шла вторая неделя моего пребывания в Париже, и я уже облюбовал себе несколько мест, в которых можно спокойно сидеть с одной чашкой кофе весь день и не ловить на себе злобные взгляды официантов. В молодежном районе неподалеку от Сорбонны к этому привыкли. После детального изучения меню я пришел к нескольким важным выводам. Кофе – самый дешевый напиток из всех, поэтому брать надо только его. С другой стороны, за ним долго не высидишь. Пару дней назад в дикую летнюю жару, когда только от вида горячего эспрессо сразу тошнило, оказалось, что существует еще такой напиток как «еврейский coffee frappe для бедных». Это было личное изобретение двадцатилетнего иммигранта и его гордость с той поры и до сегодняшнего дня. У гарсонов, которых, как выяснилось, никто так уже лет тридцать к тому времени не называл, заказывается стакан со льдом (бесплатно) и кофе (можно с молоком, но это дороже). В стакан со льдом переливается кофе, который мгновенно остывает, и дальше за этим шедевром безденежной мысли можно сидеть целый день. У шизеющего от такой наглости официанта можно попросить еще сосательную соломинку.

Посиделки в парижском кафе всегда были моим особым развлечением. Созерцать снующую и беззаботную молодежь, эфемерно считая себя частью великого города, – это ли не счастье для только что уехавшего из Советского Союза бывшего вгиковца? Вокруг меня двигалась, жила и любила бесшабашная середина семидесятых. Я был страшно молод, одинок, но все равно безумно счастлив.

Этот день поначалу никак не отличался от предыдущих, да и с чего бы? Так вот, закончив обряд переливания и подобрав забытую кем-то за соседним столиком газету (покупать новую денег было жалко), я закурил любимые Gitanes и пока за чтением новостей отложил незапрещенного во Франции Солженицына, толстую и на редкость скучную книгу. Загорать на солнце было значительно веселее.

– Ты русский? – услышал я вопрос с левого бока и увидел палец указывающий на книгу.

«За русского ответишь», – подумал я, но вслух произнес:

– Из Советского Союза. Приехал пару недель назад. Свежачок, так сказать.

На меня с интересом смотрели четыре молодых парня.

– Извини, что мы пристаем: ты диссидент?

– Это из-за очков? – ответил я вопросом на вопрос, как учили в Одессе.

Молодые люди с одесскими традициями были не знакомы и поэтому поняли, что я не диссидент.

– На агента КГБ ты не тянешь по возрасту, – добавил кучерявый.

Я молча согласился. Мне было интересно, доберемся ли мы с версиями до сбежавшего в Париж танцора Большого театра или застрянем где-то на полпути.

– Если ты не диссидент и не агент КГБ, значит, ты коммунист…

Железная логика. Если учесть, что три месяца назад меня выгнали из комсомола, как только я подал документы на ПМЖ к маме в Париж, то слиться в коитусе с какой-нибудь коммунистической партией шансов не было никаких. Ни у партии, ни у меня.

– …и это здорово, что ты серьезный коммунист, которого прислали во Францию. Мы все студенты, и все левые. Это судьба, camarade!

Левые студенты начали дырявить мне сознание, как несправедлив мир во Франции, и как должно быть хорошо в СССР, где все равны, и все бесплатно, включая «бухло и дурь». Я послушал их в одну шестую уха еще какое-то время, одновременно наблюдая за прохожими в мини-юбках, как вдруг до меня долетел обрывок фразы: