О`Санчес - Суть острова. Книга 2

— Да.

— Далее… Хватит. Надеюсь, ты не запомнил особенностей моей внешности, моего голоса, деталей увиденной обстановки, лица ребят, с которыми ты сегодня познакомился…

— Два лица — хорошо запомнил, — сказал я и вырубился от удара в солнечное сплетение.

— Острить не надо, потерпи до дому. В тебе мало выдержки, мужчина должен быть устойчивее на слова и язык. Можешь говорить? — Я кивнул. Да, ударчики у этого типа хоть на выставку… А я еще капитана Бореля хвалил…

— То же — словами.

— Да.

— Ты никогда не мечтал стать гангстером?

— Ни за что! — я даже помотал головой для убедительности, чтобы не быть заподозрену в подобной мерзости, — а почему ты спрашиваешь?

— Так… типаж сходен. Впрочем, детективное агентство не может не наложить свой отпечаток.

В дверь деликатно поскреблись, и через пару секунд в щель просунулась курчавая голова «Энди Уорхола».

— Порядок.

— А… благодарю. — И голова скрылась.

— Ричард, вон там, в углу, под бумагой, должны лежать твои вещи. Парабеллум вернем позже, когда договоренности будут соблюдены, не из страха, просто в знак… в знак… чего-то там в знак, сам придумаешь. Ты не против?

— А что — от того, против я или нет… — Я поймал его взгляд, и под ложечкой у меня все задергалось… — Ты же сам спросил?

— Это был риторический вопрос, коих следует избегать в серьезном разговоре, поэтому — да, моя вина, мой косячишка, так что дыши, не ударю. Видимо, от тебя болтовней заразился. Воротник поправь. Пойдем, проходи вперед, я провожу.

«Есть в твоем папаше душок, есть…» — Надо же, меня он этим блатным комплиментом не удостоил.

Первое, что я сделал, сев за руль, это включил зажигание. А второе — по трубке обзвонил всех задействованных и объявил отбой по всей линии. Кохену даже пришлось сказать условные слова, чтобы он убедился в добровольности моих распоряжений.

— Куда, пап?

— Ко мне, наверное… Езжай прямо, все прямо, там посмотрим…

Вижу, отец слегка отрешен, но вполне адекватен, спокоен даже… Спрошу.

— Как же они нас отпустили, пап? Дорого тебе это встало?

— Не знаю пока.

— Звонить будешь? Заявления писать?

— Нет. — Отец аж сморщился… И вздохнул, что, мол, бесполезно жаловаться, только хуже выйдет. Это хорошо, поскольку я был убежден в этой бесполезности.

— Угу, я как раз хотел тебе это сказать. Ты, пап, даже не представляешь… Я-то примерно понял расклады. — Отец отстраненно смотрит в окно, а уши все равно в мою сторону развернуты… Понимает, что нас прослушивать могут.

— И что?

— Практически безвыходная ситуация — если бодаться с ними. Но я могу попробовать…

Отец мне возразил, я ему что-то сказал… Попробовать… Он ведь все понимает, что пробы к результату не приведут… Дальше мы с ним выяснили, что внешне вся операция прикрыта гораздо более, чем благопристойно, потому что в ней будут принимать участие солиднейшие и безупречные во всех отношениях банки и адвокатские конторы. Я возьми, да и спроси, понарошку, не всерьез, — а чего, мол, он тогда упирается, в таких белейших интерьерах? Отец вместо ответа только головой трясет: он категорически никого не желает видеть в своем личном бизнесе, ни белых, ни черных… вдруг подобрался и аж в крик:

— Стой!

Я по тормозам. У меня — и то нервишки подрагивают после сегодняшнего дня, а отцу и вовсе крышу в сторону отвезло: чем-то не понравился ему бродяга у дороги. То ли палец средний нам показал, то ли плюнул в нашу сторону… Папаша хватает, что в руку попалось — и вон из мотора! А в руке у него жезл, с помощью которого Яблонски исполняет в походных условиях функции мажордома. Подбежал папаша к бродяге, да как врежет тому меж ушей, раз и второй… Тот кувырк в канаву… Вернулся, весь еще дышит тяжело, а — вроде как успокоился, сбросил пар, чуть ли ни повеселел. Помогло — значит, хорошо, я бы тоже сейчас кому-нибудь впечатал со всей души… тех двоих еще бы разок избил, например…

— Ты, — говорит, — Яну ничего насчет сегодняшнего дня не рассказывай…

— Ладно, — говорю, — не буду.

Отец, прав, что не хочет никого посвящать в этот пережитый нами кошмар. Яблонски узнает со временем подробности, а сегодня не стоит волновать старика. Лучше я его в шахматишки приму, дрожь в пальцах приуспокою. И спазмы в солнечном сплетении…

— Папа, — говорю, — мы все еще к тебе едем?

Оказалось — да, к нему, и до глубокой ночи, и даже с ночевкой. И это было великим благом для меня, иначе бы я сгорел огнем от дурных воспоминаний.