Вионор Меретуков - Млечный путь

Я признался, что не так давно мне удалось успешно справиться с так называемыми угрызениями совести.

— Порой мне кажется, ради больших денег я бы отца родного зарезал!

Он задумчиво посмотрел на меня.

— Если так, ты далеко пойдешь. И еще. Не надо выискивать закономерности там, где их нет и быть не может: давно установлено, что жизнь не подчиняется никаким законам, кроме законов бреда, она так и норовит свалиться в штопор, как тот самолет, которым управляет нетрезвый пилот. Жизнь абсурдна. Это ее главная особенность. Глубоко осознав это, можно преступать любые законы, ибо все законы установлены людьми, которые по определению не должны были этим заниматься и которые прежде всего думали не о справедливом миропорядке, а о собственном благе. Впрочем, все вышесказанное тоже можно выдать за закон. За закон абсурда. А что? Очень милое определение. И тут в который раз хочу процитировать Ленина. Этот гений философской мысли говаривал: «Хотите преступить закон, доведите его до абсурда».

Слова Корытникова искушали меня. Я получал от него то, что хотел получить, — подтверждение своим прельстительным грезам.

Но сомнения, сомнения! Ах, опять эти сомнения! Отнять чью-то жизнь… Кто дал мне право распоряжаться судьбой другого человека, кто дал мне право перерезывать волосок, на котором держится чья-то жизнь? Перерезать этот волосок, как известно, может лишь тот, кто подвесил. И в то же время, если… если всемогущий Господь по причине перегруженности работой в виде исключения передоверит — или, лучше сказать, делегирует — это право кому-либо из смертных, мне, например?.. Ведь все мы создания Господа, все мы Его дети. Ни один наш шаг не совершается без Его ведома, а подчас и одобрения. Означает ли это, что моя рука — это в то же время и десница Господня?.. Означает ли это, что и мне Создатель мог передоверить это право? И не нужно никакого Басманного суда?

— Илюша, тебе надо потренироваться, набить, так сказать, руку, поднабраться опыта, — говорил Корытников, озабоченно поглядывая на меня. — Было бы большой ошибкой сразу начинать с живого человека. Начни…

— С мертвого?..

— Ты не понял меня. Начни… — он на секунду задумался, — начни, ну, хотя бы с кошек. Да-да, отличная идея! Именно с кошек!

— С кошек?.. — я чуть не поперхнулся. — Только этого не хватало!

— Не понимаю, чем тебе не нравятся кошки?

— В том то и дело, что нравятся.

— Вот и прекрасно! Если сумеешь придушить голыми руками сопротивляющегося, мяукающего кота, который к тому же тебе еще и нравится, ты преодолеешь в себе постыдную слабость, называемую жалостью. Накопив кровавый опыт, ты потом без труда экстраполируешь его на более серьезный объект. Если тебе покажется мало одного кота, придуши второго. А там и третьего. Души их одного за другим, не зная пощады! Будешь душить их до тех пор, пока не станешь получать от этого эстетического наслаждения!

— То есть пока не превращусь в садиста…

— Глупец! Пока не передушишь всех котов в округе и не закалишь тем самым свою волю!

— Но где я возьму столько котов? — Я представил себе, как, грохоча каблуками по кровельному железу, гоняюсь за кошками по крышам. — Начну-ка я лучше с сизарей, — примирительно сказал я. — Наставлю силков…

— Чушь! — он замахал руками. — Голуби, конечно, не самые симпатичные из пернатых. Гадят где ни попадя… да и заразу разносят. Голуби мира, черт бы их подрал! Обосрали чугунные и мраморные головы основоположников научного коммунизма! Маркса не пощадили! Премерзкая птица. Но ты посмотри, как голуби заботятся о своем потомстве! У меня под окнами растет ольха. Дрянное, надо сказать, деревце — кривое, чахлое и качается, стоит только чуть ветру подуть. И вот там, на этой самой ольхе, на тонюсенькой веточке, какая-то полоумная горлица свила гнездо и снесла яйца. Днем солнце жарит, ночью ливень хлещет и ветер свищет! Условия невыносимые! Словом, ветер воет, гром грохочет, синим пламенем пылают стаи туч над бездной моря. А ей все нипочем, сидит себе на яйцах, раскачивается да глаза пучит. И так две недели, пока не высидела птенцов. Героическая птица! Скажи, мог бы ты полмесяца, пуча глаза, просидеть на дереве?

— Нет, не мог бы.

— Вот и я о том же. Так что начинай с котов. Нечего их жалеть.

Но кошек я не тронул. Я сделал лучше: я воспользовался методом мысленного эксперимента, придуманного еще римским философом Лукрецием, а в более поздние времена доработанного и научно закрепленного знаменитым физиком Шредингером, настольной книгой которого, по всей видимости, была книга о Чеширском коте. Этот кот, как известно, имел обыкновение исчезать, оставляя после себя сардоническую улыбку. Каждый вечер я усаживался в кресло, закрывал глаза, сосредоточивался, создавал в воображении улыбающихся котов и усилием воли хладнокровно умерщвлял их. Спицей. Точно в сердце. Щадящая, милосердная смерть. Коты дохли один за другим. Вернее, исчезали, как бы растворяясь, развеиваясь в воображаемом воздухе. И, разумеется, оставляя после себя вышеозначенную сардоническую улыбку. Доказывая тем самым, что к моему эксперименту они относятся хотя и язвительно, но в целом не без одобрения.