Мария Метлицкая - Легко на сердце [сборник litres]

Кто ж это выдержит? Опять закрутило. А спустя месяц:

– Пошел ты, Коля, к черту! Видеть твою унылую морду противно.

Видно, опять хоккеист прорезался. Гад. А через месяц опять:

– Колокольчик! Куда ты пропал?

Блин. Собрался он с силами и говорит:

– Знаешь, Ольга, хватит! Нет моих сил это терпеть. Выбирай: или он, или я. Хочешь – в загс, хочешь – ребеночка родим!

Как он хотел от Мелентьевой ребенка! Маленького, беленького – как сама Мелентьева.

А она ему в лицо:

– От тебя, Любочкин? Да ты что, издеваешься? Ни кола ни двора. Нищета и плебей! Ребеночка захотел! А что ты собой представляешь, чтоб от тебя ребеночка рожать? И кто от тебя получится? Такой же лох педальный, как ты сам?

Опять унижала… Стерва. А личико ангельское! Носик курносый, ямочки на щеках, глазки голубые, наивные… А как рот откроет – почище бывшей супруги Светланы. Как мегера становится, как овчарка цепная.

И опять его мурыжит: то приходи, Колясик, то пошел вон, идиот!

Он уходил и давал себе слово – никогда! Никогда больше не купится он на эти ямочки и на эти глазки. Все, хорош. К телефону не подходил, когда она звонила. Один день. А на второй трубку схватил, точно пожарный шланг при пожаре.

Краснов сделал вывод – приворожила! Посидели, подумали, пивка попили и решили: точно. Приворожила. А как по-другому? Если все про женщину понимаешь, а отлепиться никак не можешь? Нет никаких сил от нее отлепиться!

Стали искать знахарку. Васька сказал, что такая бабка была, и жила она в соседнем селе, откуда сам Васька родом. Поехали.

Ехали в поезде, и Любочкин смотрел в окно. Перелески, поселки, шлагбаумы. Редкие машины и переезды, мужики на телегах. Бабы в ватниках ковыряются в огородах. Пацаны на великах. В окошках свет зажигается, дым из труб валит. Короче, жизнь. А у него, у Николая Любочкина, одна лишь душевная мука.

Бабка-знахарка оказалась жива – обрадовались. Столетняя, в валенках по избе ковыляет и мутным глазом посматривает.

Достала грязную банку, булькнула туда из бутылки водой и зашептала, чего – не поймешь. Они с Васькой сидят и не дышат. Страшно. Чистая ведьма косматая. Дула, дула, а потом прошамкала:

– Пришкварило тебя к поганой бабе. – И ржет, зубом кривым хвалится.

А то он и сам не знает! Спрашивает:

– А делать-то что?

За советом приехали, а не на «красоту» ее любоваться!

– Воду, – говорит, – тебе дам. Заговоренную. И еще «почитаю».

Ладно, поверим. Вышли на улицу, закурили. Молчали – болтать неохота. А через час бабка выходит и бутылку воды выносит.

– Пей, – говорит, – по глоточку три раза в день.

Любочкин кивнул, а Васька полюбопытствовал:

– Ну, что? «Почитала»?

Бабка прищурилась и кивнула – а как же!

– Поможет? – засомневался Краснов.

Ведьма ему не ответила, глянула на Любочкина и сказала:

– Десятка с тебя.

С тем и ушли. А вода в бутылке мутная, грязная. Да и бутылка сама… Как из хлева. Противно.

Открыли, понюхали – вроде не пахнет. Вода и вода.

– Пей! – серьезно сказал Краснов. – Она, эта ведьма, человек в округе известный.

– Авторитетная ведьма, – засмеялся Любочкин.

А на душе все равно погано. Тошно на душе, муторно. И опять такая тоска… По этой Оле Мелентьевой, чтоб ее…

Воду он пил и все к себе прислушивался – тянет его к Мелентьевой или не тянет.

Вроде полегче стало. Да и она не звонит. Думал, уже отпустило, как встретил ее у метро. Идет бледная, синяки под глазами.

Остановились.

– Болеешь? – спросил.

Она только хмыкнула.

– А тебе что за дело? Ну, болею. И что? Ты у нас кто, доктор? Вылечишь, может? Ты у нас слесарь, Коля. Водопроводчик. Сантехник – вот ты у нас кто. И лечи ты свои унитазы!

Сказала как плюнула. Стерва! Развернулась и пошла.

– А ты-то у нас кто? – крикнул он вслед. – Может, актриса? Или балерина, может? Ты у нас портниха, вот кто! Недалеко ушла! – И он плюнул себе под ноги.

Опять унизила. Вот ведь язык! Так разозлился, что показалось тогда: все. Разлюбил. А спустя месяц Васька сказал, что Мелентьева ходит беременная.

Ох, и опять его закрутило! Может, ребеночек от него? А не от футболиста этого? И где футболист? Почему не женится? Спать по ночам перестал – так волновался. Подкараулил ее у подъезда и прямо в лоб – так, мол, и так, говори, как на исповеди: чье дитя? Если мое – идем в загс.

– А если не твое? – сощурила глаза Мелентьева. – Тогда куда?

Он растерялся, смутился и выдавил:

– Тогда… Тоже – в загс. Чего безотцовщину-то плодить?

– Да пошел ты! – прошипела она и оттолкнула его рукой. – Дай пройти, репейник!