Эндрю Вакс - Доказательство

Где бы я когда-либо ни был, везде есть голуби.

Даже здесь. В тюрьме.

Крысы с крыльями, так заключенные их называют.

Это не принижает их, вовсе нет. Вы не можете не уважать крыс. Никто их не любит, но они все равно продолжают приходить.

Как я.

Даже здесь.

Они выпустили меня в среду. Они вернули мне мои часы, одежду, в которую я был одет, когда я поступил, наличные, которые были у меня, на книги. Семьдесят семь долларов и немного мелочи. Я был единственным белым парнем в очереди домой. Когда я садился, было иначе.

Автобус повез нас в город, в этот маленький тупой городок, где только и были депо да пара баров. Если бы не было тюрьмы, люди, которые тут живут, умирали бы от голода — это единственная работа здесь.

Никто не знакомился у депо. Мы ничего друг другу не говорили. Я не знал их, они не знали меня. Мы все сели в первый автобус до города. Тем же путем мы ехали сюда — только на этот раз не было никаких металлических решеток на окнах и мы не были пристегнуты к сиденьям.

Остальные парни сильно шумели. Это звучало, как если бы они разговаривали друг с другом. хотели носить, обо всех делах, о больших достижениях. Только не о них самих. То же самое было в тюряге.

Пара из них уже были гашенные, под героином. Тюрьма прямо как улица. Единственная разница — внутри наркотики стоят дороже.

Я выглянул в окно.

Порт Ауторити была такая же, как тюремный двор — волки поджидали каждую новую кучку людей, чтобы посмотреть, если ли там овцы.

Я прошел сквозь терминал, следуя правилам: смотри вниз или твердо. Может быть у меня и не было тут друзей, но никто не хотел и связываться со мной. Побывав там, где я был, учишься довольствоваться и этим.

Я прошел весь путь назад по знакомым местам. Магазин сладостей все еще был на углу, но там висел новый знак в окне. Лото.

Старик стоял спиной ко мне, расставляя что-то на полке за прилавком. Я взял три батончика «Милки-вэй», подождал пока он повернется.

— Сколько они сейчас стоят? — спросил я его.

Глаза старика сверкнули под очками.

— Для тебя, они стоят, все так же, четвертак, — сказал он.

— Спасибо, — сказал я ему. Протянул ему деньги. Спросил:

— Где я могу найти Минго?

— Все там же, — сказал он.

Я прошел три квартала. Улица была наполнена весенними звуками, но единственные птицы, которых я мог видеть, были голуби, выклевывающие кусочки из бетона. Может, они звучали иначе, снаружи Стен. Я никогда не слушал их, до того как попал за решетку.

Середина дня, дети сбегались в квартал, вываливаясь из школы.

Дверь подвала была того же оттенка ржавчины. Я толкнул ее, и она открылась. Он был за карточным столом, в углу, одетый в панамку и черные очки, даже в полутьме.

— Привет, амиго! Когда ты вышел? — поприветствовал он меня.

— Этим утром, — сказал я ему.

— Твои вещи у меня.

— Я ценю, что ты придержал их для меня.

— Эй, нет проблем, мужик. Ничего не изменилось.

Все было в вещевом мешке, том самом, который я сказал ему забрать и придержать для меня, когда он навестил меня в тюрьме.

Минго был последним посетителем, который ко мне приходил.

Я взял комнату неподалеку. Свежее постельное белье два раза в неделю, туалет вниз по коридору.

Я пошел в «У грека» тем вечером. Парень, который владел этим местом был большой, с бритой головой. Люди называли его Греком из-за Коджака, когда тот вышел впервые. Вообще это обычный ресторан.

Я занял столик в углу, заглянул в меню. Это было странно, видеть меню. Выбор.

У официантки были темные волосы, большие глаза. Я сказал ей, что я хочу говяжий стейк. Она ничего не записала в свой блокнот, просто стояла там, уперев руки в бедра и смотрела на меня.

— Что? — спросил я ее, стараясь, чтоб мой голос звучал вежливо. Когда кто-то пялится на тебя так Внутри, ты должен быть вызывающим, но я не хотел, чтоб она так обо мне подумала.

— Ты не знаешь меня?

Я снова посмотрел на нее. Прямо ей в лицо. Все изменилось, кроме глаз, и как только я увидел их, я знал.

— Алиша?

— Да уж. Все выросло теперь, а?

— Я… думаю.

— Ты не видишь никакой разницы? — сказала она, улыбаясь.

— О… конечно. — Я не хотел смотреть на разницу, выпирающую спереди из ее белой блузки. Когда я видел ее последний раз, ей было 13.

— Почему ты никогда не отвечал на мои письма? — спросила она меня.

— Я… не мог.

— Почему? Они не разрешали тебе писать оттуда?

— Они разрешали. Я имею в виду… ты можешь. Но… я не знал, что сказать.