Михаил Талалай - Было все, будет все. Мемуарные и нравственно-философские произведения

Дама отвернулась от лотка и двинулась вперед. Кинто за нею.

– Барыня, купи!

– Нет, нет.

– Купи, барыня!

– Потом… как-нибудь… После!

Она ускорила шаг. А кинто остановился, вздохнул, обиженно посмотрел ей вслед и с горькой усмешкой крикнул вдогонку:

– Эх, что потом! Потом, может быть, ты уже сдохнешь!

На все местные или общероссийские события кинто откликались своеобразно. Когда в Тифлисе трамвай сменил допотопную конку, кинто стали устраивать на нем увеселительные прогулки, покупали на каждого человека по четыре места и ложились на скамейки, попивая из бутылки вино. Кондукторам и полицейским долго пришлось воевать с этими пассажирами и доказывать им, что четыре билета не дают права лежать в вагонах трамвая. А в политических вопросах кинто тоже охотно высказывали свои собственные мнения, подчас довольно любопытные.

В 1905 году летом, когда Витте ехал в Портсмут для заключения мира с Японией и когда по этому поводу в Тифлисе ходили разные противоречивые слухи, один мой знакомый спросил своего поставщика зелени старого кинто:

– Скажи, Микиртыч, как по-твоему: будет заключен мир, или не будет?

– Нет, не будет, – ответил тот.

– Так что же: снова война будет?

– Нет, война тоже не будет.

– Как так? Мира не будет, войны не будет… Что же будет?

– Телеграмм будет.

Вспоминаю я сейчас этих наших жизнерадостных остроумных тифлисских торговцев и думаю: что с ними стало со времени прихода большевиков к власти? Наверно, здравый смысл и природный юмор доставили бедным кинто немало неприятностей при переходе в условия райской коммунистической жизни.

Посещение оперы было для старших пансионеров настоящим праздником. Некоторые из нас, особенно из игравших в оркестре, сделались настоящими меломанами. Казенный театр, в котором шли эти спектакли, казался нам, не видавшим еще театров в столицах и в других больших городах, верхом роскоши и совершенства.

Да и в самом деле для провинции он был очень приличен. В труппе антрепренера Форкатти 11 11 Виктор Людвигович Форкатти (1846–1906) – артист, арнтерпренер. Актер и режиссер в театре Ф. А. Корша; директор Тифлисского казенного театра (ныне театр оперы и балета им. З. Павлиашвили). находилось немало прекрасных певцов; выступали баритон Камионский 12 12 Оскар Исаевич Камионский (1869–1917) – певец (баритон), музыкальный педагог. Окончил С.-Петербургскую консерваторию. Пел в опере С. И. Зимина, выступал на провинциальных оперных сценах. Гастролировал за рубежом. Преподавал в Киевском музыкально-драматическом училище. , тенор Секар-Рожанский 13 13 Антон Владиславович Секар-Рожанский (1863-1953) – певец (тенор). Первый исполнитель партии Садко в одноименной опере Н. А. Римского-Корсакова. Окончил С.-Петербургскую консерваторию. Пел в театре В. А. Панаева, выступал на провинциальных оперных сценах. Преподавал в оперном классе Московской консерватории. В 1920-1940-е гг. был профессором Варшавской консерватории. С 1940 г. жил в Люблине, преподавал в музыкальной школе. , прекрасное меццо-сопрано Петрова 14 14 Вера Николаевна Петрова-Званцева (1875-1944) – певица (меццо-сопрано), педагог. Заслуженный деятель искусств РСФСР (1931). Окончила Московскую консерваторию, в которой позднее преподавала, с 1926 была профессором. Выступала на провинциальных сценах. Пела в Московской частной русской опере С. И. Мамонтова, опере С. И. Зимина. . Наша группа любителей музыки хорошо изучила многие оперы; мы знали даже, в каких партиях в каких местах встречаются ответственные верхние ноты и бешено аплодировали, когда артист или артистка брали их чисто, свободно и с длительным дыханием. Вообще, во время зимнего сезона, когда студенты уезжали на север в свои университетские города, мы, гимназисты, составляли главные кадры той молодежи, которая создает обычно успех артистам. И потому наши певцы и певицы очень любили и ценили нас за нашу экспансивность, за громовые аплодисменты и за бури восторгов. Но зато горе тому, кто проявлял к нам пренебрежительное отношение, презирал и не хотел с нами знакомиться. Мы могли такому гордецу совершенно испортить репутацию, и не только свистками и воем во время спектакля, но и более жестокими мерами. Если подобный чванный субъект получал бенефис, мы приносили с собою в театр нюхательный табак, предварительно скатав его в шарики, забирались на галерку и, дождавшись наиболее выигрышной арии, сбрасывали шарики сверху в партер. Артист самоуверенно начинал петь, а публика в ответ начинала дружно чихать.