Владимир Арро - Дуновение из-за кулис. Записки драматурга

Через несколько лет, отвечая на вопросы журнала «Театр» по психологии творчества, я говорил о чем угодно, только не об этом. О депрессии как о составляющей творчества вообще никто из драматургов ни слова не говорил, да и вопрос такой не мог возникнуть в советском журнале. Между тем, как я выяснил позже, для такого типа художественного мышления, как мой (субъективно-экспрессивного, что ли) психологические кризисы – нормальное дело.

Галине Букаловой

16 мая 1981 г., Москва

…Только что закончил первое действие «Парикмахера» – 40 страниц. Весьма недурно, как говаривал Л.Н. Во второе врубаюсь сразу, потому что ясно оно мне, как столбовая дорога, и никаких «планов», схем и прочей чепухи. Но, видимо, прежде они были нужны. Дай Бог продержаться до конца. Хотя занятий избежать не удается.

Пьесу о Бронникове на обсуждении хвалили. А вообще и Розову и Вишневской это чуждо. Очень хвалят Андрей, Адольф, Римма – просто возносят пьесу. Стараюсь отталкивать от себя все суетные дела, пока не закончу. Хожу тихий и счастливый…

Человека, который сделал меня таким, я недавно нашел. Игорь Яковлевич Дашевский, живущий в Израиле, внезапно возник на моей странице в Фейсбуке. Как он мне нужен был в прежние годы, сколь часто я о нем вспоминал! Ну, и он, оказывается, меня не забыл – я как литератор оставался в поле его зрения.

Итак, за два последних московских месяца я написал три пьесы («Смотрите, кто пришел!» и две одноактные) и сделал один перевод с татарского подстрочника, как обычно внося много своего. Я поставил точку чуть не в последний день, досадуя на то, что больше не остается времени, наступает вынужденная пауза. Мне нестерпимо хотелось переписать заново пьесу о Кинге, переделать «Пять романсов в старом доме» в полнометражную двухактную пьесу, о чем меня просила мой редактор Светлана Романовна Терентьева. Я уже знал, как это сделать, и силы еще были, хотя я страшно устал. Просилась на бумагу история о старом хормейстере. Вместе с «Необычайным секретарем» они должны были составить диптих для одного спектакля (то, что потом получит название «Синее небо, а в нем облака»).

Кроме того, неодолимо надвигалась следующая работа – пьеса «Вино урожая тридцатого года» по роману Николая Зарудина, мысль о которой приносила мне радостное волнение. Так что остановка произошла на полном ходу. Как долго продержится это счастливое состояние запойной работы, я не знал, но очень страшился ленинградских психологических стереотипов.

В честь окончания курсов в ЦДЛ был заказан традиционный банкет. В фойе ко мне подошел Виктор Сергеевич Розов и протянул мою рукопись пьесы о парикмахере. Он сказал: «Я не хожу на такие мероприятия, но тут пришел ради вас. Я хочу вам сказать, что пьеса вам удалась, но только не думайте, что это новое слово в драматургии. Все уже было». Банкет пошел своим чередом, Розов сидел среди начальства, но несколько раз я ловил на себе его внимательный взгляд. Я понимал, что ему трудно было выговорить то, что он на самом деле думает. Так – на подтексте – закончилось мое общение с учителем.

Через несколько лет нас вместе пригласит в гости Союз греческих драматургов – его от старшего, меня от нового поколения. Мы проведем божественную и дружную неделю в Афинах. Его будет сопровождать дочь Таня, артистка МХАТа, которая к тому времени уже сыграет роль в моем спектакле «Колея». А еще через пару лет Танин муж, режиссер Николай Скорик поставит в этом же театре спектакль «Трагики и комедианты», и Виктор Сергеевич будет свидетелем и, конечно, советчиком в его постановочных переживаниях.

Пьесу «Смотрите, кто пришел!», уезжая в Ленинград, я оставил друзьям для передачи Борису Морозову, который, как мне сказали, получил приглашение на работу в театр им. Маяковского и теперь озабочен поиском материала. На встречу с ним времени уже не было.

В день отъезда близкие приятели собрались в моей комнате. Пришли наши любимцы Кедров и Смирнов, явились Андрей Мекке с Ольгой, Эдик Просецкий, само собой, Адольф Арцишевский, так что мы еле все разместились. В этот вечер весь курс – опять-таки по традиции – отправлялся на несколько дней в Ленинград, так что сидели, как говорится, на чемоданах. Было выпито много водки, сказано много дельных вещей и глупостей, в общем, нам было хорошо друг с другом и разбегаться в разные стороны не хотелось. Мы и не заметили, как опустело общежитие, а тут еще грянул дождь. Кое-как мы побросали наши вещи в Ольгины «Жигули» и в подвернувшееся такси и рванули по Москве, рассекая лужи. По перрону мы бежали бегом на неверных ногах, под грузом вещей и принятого алкоголя. Сокурсники, сидевшие уже в поезде, сказали, что не чаяли нас и увидеть.