Дженни Даунхэм - Пока я жива [litres]

Если бы у меня были силы, я бы сопротивлялась. Если бы я могла, я бы завыла на луну. Но испытывать такое сейчас, когда я считала, что все кончено, когда отказывают все органы и я думала, что это уже не принесет мне удовольствия…

Я на верху блаженства.

— Иди сюда. Иди ко мне.

В его взгляде мелькает сомнение.

— А тебе не будет больно?

— Где ты этому научился?

— Тебе понравилось?

— Безумно!

Адам ухмыляется, до смешного довольный собой:

— Видел в одном фильме.

— А как же ты? Останешься ни с чем?

Он пожимает плечами:

— Да ладно, ты же устала. Может, не надо?

— Тогда ты можешь поласкать себя.

— При тебе?

— Я хочу посмотреть.

Он заливается румянцем:

— Правда?

— А почему бы и нет? Будет что вспомнить.

Адам смущенно улыбается:

— Ты действительно этого хочешь?

— Да.

Он встает на колени. Пусть у меня не осталось сил, но зато я пожираю его глазами.

Адам смотрит на мою грудь и ласкает себя. Никогда и ни с кем я не была так близка, ни на чьем лице не видела такого выражения потрясенной любви. Он распахивает глаза, раскрывает рот…

— Тесс, я люблю тебя! О господи, как же я тебя люблю!

— Расскажи мне, как это будет.

Филиппа кивает, словно ждала этого вопроса. На ее лице появляется странное выражение — профессионально-отстраненное. Мне кажется, она начала дистанцироваться. А что ей еще остается? Ее работа — помогать умирающим, и если она к каждому будет привязываться всей душой, то сойдет с ума.

— Теперь тебе будет меньше хотеться есть. Вероятно, ты будешь много спать. Едва ли ты станешь с кем-то подолгу общаться, но не исключено, что в промежутках между сном ты найдешь в себе силы поболтать минут десять. Быть может, тебе захочется спуститься в гостиную или подышать свежим воздухом, если на улице тепло и папа вынесет тебя в сад. Но б о льшую часть времени ты будешь спать. Через несколько дней ты начнешь иногда терять сознание и, хотя не всегда сможешь ответить, все равно будешь слышать, что тебе говорят, и узнавать людей. В конце концов Тесс, ты просто заснешь.

— Мне будет больно?

— Думаю, боль всегда можно будет облегчить.

— В больнице это не удавалось. По крайней мере, сперва.

— Да, — соглашается Филиппа. — Сперва они никак не могли подобрать лекарство. Но я принесла тебе морфина сульфат — он снимает боль. На всякий случай еще есть ораморф — он посильнее. Едва ли ты будешь мучиться от боли.

— Как вы думаете, мне будет страшно?

— На этот вопрос нет однозначного ответа. — Поняв по моему лицу, что говорит какую-то чушь, Филиппа исправляется: — Я думаю, Тесс, тебе ужасно не повезло, и на твоем месте я бы боялась. Но я уверена: что бы ты ни чувствовала в эти последние дни, все будет так, как и должно быть.

— Ненавижу, когда вы говорите «дни».

Она хмурится:

— Я знаю. Прости.

Филиппа рассказывает мне про обезболивание, показывает пакетики и пузырьки. Она говорит мягко, ее слова накатываются точно волны, и я ничего не запоминаю. Такое ощущение, что все стремится к нулю и вся моя жизнь была лишь предвестием этой минуты. Я родилась и росла лишь затем, чтобы узнать эти подробности и получить из рук этой женщины лекарство.

— Тесса, у тебя есть вопросы?

Я перебираю в уме все, о чем бы нужно спросить. Но в голове замешательство и пустота, словно Филиппа пришла на вокзал, чтобы проводить меня, и мы обе ждем не дождемся, когда же придет поезд, чтобы не поддерживать неловкую беседу.

Пора.

Стоит яркое апрельское утро. Без меня жизнь пойдет своим чередом. У меня нет выхода. Меня пожирает рак. Он изрешетил мое тело. И ничего нельзя сделать.

— Я пойду вниз поговорить с твоим отцом, — предупреждает Филиппа, — и постараюсь в ближайшее время тебя навестить.

— Незачем.

— Я знаю, но все равно приду.

Толстая, добрая Филиппа, которая помогает всем умирающим от Лондона до южного побережья. Она наклоняется и обнимает меня. Она теплая, потная и пахнет лавандой.

После ее ухода мне снится, будто я вхожу в гостиную и вижу, что там собралась вся семья. Папа издает какие-то странные звуки, которых я никогда раньше не слышала.

— Почему ты плачешь? — спрашиваю я. — Что случилось?

Мама с Кэлом сидят рядышком на диване. Кэл в костюме с галстуком, словно маленький бильярдист.

Тут меня осеняет: я умерла.

— Я здесь, прямо тут! — кричу я, но они меня не слышат.

Однажды я видела фильм о том, что умершие не уходят в мир иной, но безмолвно живут среди нас. Мне хочется рассказать об этом родителям. Я пытаюсь сбросить со стола карандаш, но моя рука проходит сквозь него. И сквозь диван. Я выхожу сквозь стену и снова возвращаюсь в комнату. Я перебираю пальцами у папы в голове, и он ежится, недоумевая, почему по спине пробежал холодок.