Елена Минкина-Тайчер - Белые на фоне черного леса

Про детей? А что про детей рассказывать, детдомовские они детдомовские и есть – ни воспитания, ни уважения к старшим. У них, почитай, у всех матери живы, только прав лишены – та спилась, эта в тюрьме. И Васька Гроссман такой же! Может, не ругается, как другие, зато вредный и упрямый – истинный осел.

В том-то и дело, что никакого конфликта не было. Пол я у них мыла в комнате, а он в школу собирался. Почему-то позже других, учитель, что ли, заболел. Вот я и говорю – выметайся скорее, ты мне мешаешь. А он сразу огрызаться – это моя комната, а ты, мол, уборщица, и не командуй, когда мне идти. Представляете?! Я ему пол мою, а он мне грубит. И еще добавляет – ты не для меня убираешься, а за зарплату, работа у тебя такая. А для меня ты ничего делать не стала бы. Каково?

Короче, разозлилась я, плеснула на пол воды и попала на его носки. А зачем ты, спрашивается, носки на пол бросаешь. Тут он вообще разорался – дура, кричит, мне же идти не в чем, я на контрольную опоздаю. Ну я терпения набралась, нашла в шкафу какие-то другие, подаю ему. Еще хуже! – Разве ты не видишь, что они разного цвета! Меня все ребята обсмеют.

Полез он под кровать, достал резиновые шлепанцы для бассейна, напялил на босу ногу и отправился вон. И что, спрашивается, случилось?

А вечером вызывает меня директор. «Вы, говорит, уважаемая Раиса, видели, что мальчик ушел в резиновых тапочках в дождь? Разве вы не знаете, что у нас возвышенность, сильные ветры, утром даже заморозки объявляли». Тут я совсем разозлилась! «А вы знаете, говорю, что ваш мальчик всю меня обхамил с ног до головы. Мало того что носки разбросал, так еще дурой назвал. Вы считаете, такое можно допускать?»

Тут он замолчал так грустно, будто я ему в душу наплевала, а не он мне, а потом вдруг спрашивает: «Скажите, Раиса, вот если бы ваш родной сын вам нахамил, ужасно нахамил и разбросал все что угодно? Допускаю, вы бы его сильно отругали, даже побили. И вполне справедливо. Но разве вы бы позволили своему ребенку, пусть самому непослушному, уйти в холод на улицу в резиновых тапочках?»

И на следующий день меня уволили! Без всяких объяснений. Но не волнуйтесь, в родной стране не пропадешь. Работаю кассиршей в супермаркете, день длинный, зато душа спокойна. Говорю вам, Путина здесь не хватает, не зря люди за него голосуют. Народ не обманешь!

В первый момент я безумно испугалась. Особенно увидев милиционера с официальным письмом. Наверное, генетический ужас живет в нескольких поколениях депортированных. Но тут же пришла в себя. Пусть идиотка санитарка написала официальную жалобу, есть предел любому бреду, все-таки на дворе двадцать первый век. Даже тетя Наташа смеялась: «Алина Карловна, вы только подумайте, чтобы мы наших детишков на органы продали!»

Но потом пришла резолюция из района – срочно разыскать и вернуть детей, отправленных за границу без официально оформленного усыновления. Оказывается, скандал коснулся не только нас, но и нескольких других детдомов области, откуда отправили детей в Израиль. Потому что у всех детей значились только опекуны, а не усыновители, и по закону требовалось отдельное разрешение органов опеки на вывоз ребенка. Вот такой кошмар!

К счастью, координаты нашего «опекуна» сохранились, и уже через два дня я вышла на руководство молодежной деревни, где жили Вася и Катя Гроссманы. Не нужно говорить, как приняли мой звонок и последующие объяснения, хотя мне удалось не проговориться о «продаже на органы». Но и без того бреда хватало – вернуть детей, которые четыре года, то есть половину сознательной жизни прожили в другой языковой среде, привыкли, адаптировались, получают образование? Сошлись на том, что мы выделяем соответствующее помещение, дети приезжают в сопровождении воспитателя, а дальнейшие вопросы будем решать на месте.

Боже, как они выросли! Особенно Катя. Загорелая красотка с локонами до плеч, в нарядном платье и новеньких туфельках. Она застенчиво улыбалась и жалась к брату, и только самый пристальный взгляд мог бы заподозрить некую инфантильность поведения. Вася, наоборот, при невысоком росте казался взрослым самостоятельным человеком. Он дернул Катю за руку и несмело шагнул в мою сторону, так что мы с тетей Наташей чуть не столкнулись лбами, когда бросились его обнимать.

Всего приехало шестнадцать детей, как раз у нас открыли новое крыло, туда их и разместили. И началось! В первый же день их воспитатель Тамара Львовна потребовала кошерное питание. Оказывается, дети привыкли к определенным правилам поведения и питания, это часть воспитательного процесса. Пришлось запросить раввина из московской синагоги, купить новую посуду, разделить раковины на мясную и молочную и строго следить за доставкой продуктов, чтобы не дай бог не завезли свинины. Одновременно возникли проблемы с языком общения. Старшие говорили по-русски неплохо, хотя со смешными интонациями, будто все время задавали вопрос, но малышня тарахтела между собой исключительно на иврите, так непривычно и непостижимо, что у меня глаза на лоб лезли, не говоря о младшем персонале. Причем эти паршивцы усиленно делали вид, что вовсе не понимают русского, и даже записки друг другу писали странными перевернутыми закорючками. Соответственно срывались одно за другим все намеченные мероприятия. На занятиях по футболу они не строились, а бегали в разные стороны, громко хохоча, на рисовании растащили дорогие специально купленные фломастеры, а придя на занятия музыкой дружно уселись на пол, чем довели до истерики почтенную Серафиму Наумовну. Апофеозом стал намеченный в выходные специально для «иностранцев» праздник урожая, ради которого приезжал гость из Москвы, из окружения главного детского омбудсмена. Сразу после завтрака все наши израильтяне во главе с Тамарой Львовной рядком уселись в актовом зале с книжками в руках. Такого прилежного чтения мне не приходилось наблюдать в лучшие времена Центральной городской библиотеки. На призыв садиться в автобус они дружно вздохнули и перевернули страницу. Оказывается, на дворе суббота, святой для евреев день, когда не положено ни ездить в транспорте, ни работать, ни даже изображать праздничный труд.