Марина Вишневецкая - Вечная жизнь Лизы К.

Это память о рае венчает вершину холма! не младенец, но ангел венчает вершину холма…

На вершине горы, подумала Лиза, я что-то пойму – там был Фауст… и Гейне, после чего написал одно из своих классических произведений, и я тоже имею право. Право знать: кто я и что я делаю здесь? Истина на вершине, муж поэтому и не пускает туда. И облака там, наверное, ближе близкого. И если ты с ними вровень, ты не так уж и мал! И истина, может быть, именно в этом?

Несколько раз Сергиевич вдруг отбегал сфоткать что-нибудь необычное, вроде золотистого люка размером с ладонь или ржавой гаражной двери с жеманным окошком – чтобы вдруг обернуться и щелкнуть жену, непременно врасплох. А расплох тем и плох, что лицо получается либо глупым, либо сердитым. А когда она наконец заслонилась руками, Саня бросился к ней, ухватил за левую кисть – кольцо-то было на левой:

– Какого, блин, хрена?

Фахверково разлинеенные дома сверкали распахнутыми прописями. Но Санин бубнеж не вписывался даже в них: разве Лизхен не знает, что с кольцом на левой руке ходят одни разведенки и вдовы! а замужние – если им хочется овдоветь!..

Развестись, подумала Лиза, всего-навсего развестись. Потому что раскосая девочка с ирокезом на голове – не повод и тем более не причина часами выслушивать этот бред. И куннилингус, пусть офигительный, – тоже не повод.

Они подходили к Ратушной площади с крошечным, шестиугольным, похожим на перечницу фонтаном, когда Саня извлек из бабушкиного архива подходящий случаю кейс – про сноху, потерявшую обручальное кольцо в женской бане, а через месяц лишившуюся и мужа: несчастный погиб, переходя в неположенном месте железнодорожные пути, был сметен электричкой, но умер не сразу, а по дороге в район от кровопотери.

И тут за спиной послышалась русская речь. Джинсовая парочка лет сорока пяти, молодящаяся, вся в блестких стразах, объясняла двум своим немаленьким деткам, что именно здесь, на Ратушной площади, снимали «Мюнхгаузена», наш русский фильм, Павлик, Миленка, прикиньте, с Олегом Янковским! А дети уныло пялились то на родителей, то друг на друга, пожимали плечами и по-английски просили у продавца двойное мороженое, шарик и шарик, фисташковое и банан, а Павлик – фисташковое и тутти-фрути, а про фильм они ничего не знали… Ну подумаешь, ну не знали. А их джинсово-стразовые родители от этого реально зашлись: вы что, мороженое сюда жрать приехали, быстро построились, на этом месте великий Олег Янковский… Павлик дернулся в сторону, и папаша чуть не выдернул ему руку.

Саня спросил у Лизы глазами: ты ведь не против? И громко, никому конкретно не адресуясь:

– От восьми до десяти утра у него запланирован подвиг, – а когда родители ошарашенно обернулись, сыпанул и еще цитат: – Умное лицо – не признак ума. Все глупости на земле делаются именно с этим выражением лица. Улыбайтесь, господа. Улыбайтесь!

И тощенькая жена, только скулы и грудь, празднично расцвела коралловым ртом. А ее жилистый, как марафонец, муж вскинул сжатый кулак:

– Мыслящий человек просто обязан время от времени поднимать себя за волосы!

Саня раскрыл объятия. Мужик было бросился в них, от смущения оступился и затряс Сане руку:

– Русские не сдаются!

Татуировка с мечом и щитом, на котором фактурно лежали тридэшные «п» и «в», выглянула из-под джинсового рукава. Дети нервно, как кошки котят, вылизывали мороженое. А потом, на Санино счастье, завопили: кибитка, повозка! карета-карета! – увидев подъезжающий экипаж. И без родительского благословения стали в него забираться. Так что и пылким родителям пришлось резко броситься следом.

– До встречи на родной земле! – прокричали коралловые губы.

Руки прощально взмыли. Кибитка отъехала – наверное, к замку, сидевшему на горе набором заточенных карандашей. Но Лизе, похоже, не светило и это.

Саня мрачно сказал:

– Погранец, – и зажевал невидимую соломинку.

В поезде на обратном пути – стоило ехать, чтобы заброситься полутора литрами пива! – им достался пустой вагон. Только благообразный дедушка с мальчиком лет десяти, у обоих в руках по книжице комиксов, оба жадно ели глазами каждый свой навороченный разворот – изредка развлекали взгляд. Муж мрачно молчал или пел мимо нот (еще одно Лизино испытание): ни в метель, ни в пургу не пробраться врагу, день и ночь начеку пограничники. Маруся опять нетипично затихла. Лиза попробовала поерзать, детка не отозвалась. Попробовала пройтись по вагону – эффект нулевой. Осела в дальнем углу, спросила: хочешь родиться в Германии? но это дорого, понимаешь, это еще и ужасно дорого! Девочка опять промолчала. Она знала истину? Паровоз протрубил что-то победное, и невидимый сизый дым представился Лизе гордо вздыбленным хоботом… Сергиевич опомнился, испуганно завертел головой, а когда их взгляды нашли друг друга, девочка в животе то ли сунула пальчик в рот или только о чем-то беспредельном своем подумала, но при этом так веско себя обозначила, что Лизе стало не по себе – от их власти над ней, от их заговора против нее. И стащила с пальца кольцо, и опустила его в накладной ненадежный карман ветровки. Потому что достоинство – это свобода распоряжаться собой, в том числе своим телом… Маруся, мартышечка, это я про мужчин и ни разу не про тебя… А любовь – это то, что с достоинством не в ладу, уж какая в любви свобода! Озеро, выскочив из-за поворота, сверкнуло подносом с блошиного рынка, серебряным, в мелкой ряби черных царапин, и тихо сказало: если он купит тебе кулон, который ты так хотела… А Лиза: винтажный, с золотыми вкраплениями? не-a, в жизни не купит. А озеро, отсверкав, за миг до исчезновения: если купит, живи уже с ним, он – как это будет по-русски? – фрукт позднего созревания. А Лиза: я столько не выдержу ждать! А озеро: Eile mit Weile [1] Спеши медленно ( нем. ). .