Надежда Нелидова - Обратная сторона тарелки [сборник]

Она присматривалась к Алёнке-Катюше, а та прислушивалась к себе: не дрогнет ли что, не потянется ли навстречу. Не дрогнуло, не потянулось.

И чуткая Аэлита это почувствовала. А зачем ей деревяшка в постели, у которой пустенькое девичье любопытство, желание похвастаться перед ахающими подружками: «У вас-то такой экзотики не было!»

Аэлита увидела Алёнку-Катюшу насквозь и удалила её из своей жизни. Резко, как аппендикс. Одним разочарованием больше, одним меньше. Тогда же не было гей-клубов. Приходилось действовать опасным (по тем временам, да и по нынешним) методом проб и ошибок: на ощупь, наобум, вслепую. Жизнь научила Аэлиту философски относиться к неудачам и проколам. Толерантно, сказали бы сегодня.

Шла середина восьмидесятых. Совсем скоро секс-меньшинства громко заявят о себе, замелькают на экранах, а улицы расцветят радужные флажки… И однажды мне позвонит Алёнка-Катюша и задыхаясь, возбуждённо крикнет в трубку, что только что по телевизору на музыкальном развлекательном канале видела Аэлиту. Нет, нет, она не обозналась, ошибки быть не могло.

Восхитительно шоколадная, в кубиках, грудастая Аэлита на белом островном песке, в набегающей океанской волне возлежала с ленивой голубоглазой белокурой девушкой. Им прислуживал мулат. Подавал бокалы с тропическим коктейлем, с нанизанными на стеклянные края ломтиками истекающих соком фруктов…

Алёнка-Катюша ещё посмотрела, как влюблённая парочка катается на яхте и ловит тунца. И вечером под пальмами и разноцветными гирляндами ест свежеприготовленного тунца и, увитая венками из лотоса, танцует тягучее танго… Выключила телевизор и пошла жарить на кухню минтай: скоро муж придёт с завода. И проветривать кухню: запах от жарящейся рыбы стоял убойный.

И, поддевая ножом разваливающиеся ржавые, вонючие куски, мрачно размышляла, что и кошка эту рыбу не ест, и что если кто и выиграл от перестройки, то никак не муж, получающий смехотворную зарплату, а вот такие вот Аэлиты. И не они ли, эти геи — блин, блин?! — замутили всю эту кутерьму с перестройкой ради своих прав, свобод и радостей жизни?

Мы, шесть миллионеров, собрались в общей прихожей. Миллионеры — потому что если мы продадим наши маленькие квартирки в переулке Ягодном, 4 — как раз и выручим по миллиону.

Сначала-то каждой семье обещали отдельные входы, но не пропустила приёмка. Потому что на бумаге мы считаемся дольщиками в коммуналке. А если отдельные входы — получается уже не коммуналка, а многоквартирный дом.

Внутренняя лесенка и прихожая — это площадь общего пользования, и мы по графику дежурим, производим влажную уборку. Не без конфликтов, конечно.

Например, многодетная семья Мамедзяновых по справедливости должна дежурить самое малое неделю подряд, потому что у них семь детей. Но мать семейства Мамлакат говорит, что их у неё гораздо меньше, а остальные просто пришли в гости от родственников.

Так что у нас постоянно с бешеной скоростью курсирует туда-сюда, носит пыль на босых ножонках и гортанно визжит целая садиковская группа. Их невозможно сосчитать, потому что они все одинаковые черноголовики, кругленькие, шустрые и неуловимые как шарики ртути. Кажется, сама Мамлакат бросила это бессмысленное занятие (подбить окончательный баланс) — и просто ловит малышню, вытирает носы, поддаёт под заднюшки и суёт в утешение лаваш, похожий на куски клеёнки.

А инженер с первого этажа, холостяк Юра по прозвищу Луддит, плохо моет плинтуса. Толстая баба Нэля не ленится: пыхтя, ползает на четвереньках и потом торжествующе тычет всем вещественные доказательства: серый от пыли палец или комочек паутины.

В квартиру к Юре она уже не ломится: сначала он смущённо извинялся, потом страдальчески морщился, а потом пообещал прикончить бабу Нэлю подручными средствами и вовсе не гарантировал, что её смерть будет быстрой и безболезненной.

Луддитом Юру прозвали за то, что он не дружит с бытовой техникой. Не знаю что он за инженер, но Юра и техника — понятия несовместимые и взаимоисключающие. Стиральные машины и холодильники начинают барахлить в его руках ещё на стадии подключения, хотя в магазине всё работало безупречно. Заперев двери от свидетелей, со сладострастием засучив рукава, он неспешно, задумчиво и любовно раскладывает на мешковине инструмент, как палач — орудия пытки. Всё заканчивается тем, что техника препарирована и зверски расчленена до микроскопического винтика и собранию обратно не подлежит.