Надежда Нелидова - Бабьи подлянки [сборник]

На входе заискивающе сунула вахтёрше дешёвенькую шоколадку. Пряча хорошенькие накрашенные глазёнки, пискнула: «МарьСемённа, я пройду?» МарьСемённа ехидно, многозначительно и многообещающе протянула: «Ну, проходи, проходи, голуба». Брезгливо смахнула шоколадку в ящик стола. А у самой давно уже внутри бурлило и кипело.

Едва продавщица, узко и порочно семеня, скрылась за сценой — МарьСемённа потянулась к трубке. Очень скоро вокруг её стола собралось и зашушукалось экстренное совещание ООЖ: Организации Объединённых Женщин. Глубоко и прочно замужних, порядочных и оскорблённых. Гардеробщицы, билетёрши, уборщицы, две завотделом массово-культурной работы, библиотекарши, дирижёр хора ветеранов, медсестра-пенсионерка, танцевальная репетиторша, зам по административно-хозяйственной части, ещё кто-то. Общим числом 12.

Заглянули к Гале в кабинет, таинственно поманили пальцем:

— Айда те ко, Галина Ивановна, айда те. Чо увидите!

Гала, не понимая, вылезла из-за стола: хоть разомнётся. Вели её по коридорам, выдвинув вперёд как боевого слона. Старались не топать ногами и не стучать каблуками, заговорщицки приглушали голоса.

— Да что такое? — хмурилась заинтригованная Гала.

— Щас увидите, Галина Ивановна! — в предвкушении обещали ей.

За сценой было пусто. Валялся впопыхах брошенный чемоданчик, мотки проводов, ещё какой-то электротехнический инструмент. МарьСемённа могучим плечом торкнулась в закуток, в гримёрку: заперто. Прильнула к замочной скважине: ничего не видно! Приникла ухом к двери: тишина. Поскреблась, поцарапалась как кошка:

— Откройте, будьте добренькие! Инвентаризация! Перепись мебели!

Победно оглянулась: тут они, голубчики. Попались! И, уже не таясь, загрохотала пудовым кулаком в фанерную дверку:

— Откройте! Прав не имеете запираться в казённом учреждении!

Торжествующе вытащила из кармана сатинового синего халата связку запасных ключей. А не лезут в скважину: мешает вставленный с той стороны ключ! Обернулась к сторожу: тот, из стариковского любопытства, «за конпанию» прилепился бабьему табуну. Велела:

— Тащи топор! Вскрывать будем, как консервы. Килек в томате.

Гала ничего не понимала:

— Воры?!

— Воры, Галина Ивановна! Мелкие шкодливые воришки семейных ценностей. Щас мы их…

Через минуту хлипкий косяк под ударами топора поддался, затрещал. Увиденная картина долго передавалась потом из уст в уста.

Всюду валялась одежда, разбросанная, что называется, в порыве преступной страсти. И прямо на полу, на старом пыльном бархатном занавесе, голые, в чём мать родила, молча трудились электрик и продавщица. Стук и взлом, и вваливание толпы не могли срезать пик любовного экстаза. Да чего там: случись в эту минуту обвал, землетрясение, наводнение, конец света — от любовников ничего уже не зависело. Ничто не в силах было разорвать объятия и вырвать сладкую парочку из райских кущей, где она на тот момент пребывала.

И они на глазах обступивших, хихикавших, комментировавших и плевавшихся — продолжали «на автомате» совершать последние исступленные движения… Если бы по данному возмутительному факту возбудили административное дело, оно пестрело бы грубыми, сухими медицинскими терминами. Что-нибудь вроде: «Фрикции в последней, предшествующей эякуляции и оргазму фазе коитуса, продолжались в присутствии посторонних лиц…»

Вскрикнули от невыносимой сладкой муки, застонали — и расцепили объятия, раскатились в разные стороны. Потерянно, как слепые, ползали, не смея поднять глаз, шарили в поисках своих тряпочек, трусиков — а их не было!

12 разгневанных женщин жаждали возмездия, тряслись от праведного возмущения. Они предусмотрительно подобрали и спрятали одежду. И, хотя одежда была чиста, и даже чище некоторых платьев и кофт блюстительниц — они всячески демонстрировали, будто брезгуют взять её в руки.

В этот момент Галу срочно вызвали к телефону. О дальнейшем она узнала из рассказов очевидцев. Что погнали любовников, понукая швабрами, как двух паршивых овец. Вытолкали из ДК:

— Вон, вон! Осквернять культурный очаг, высокодуховное вместилище цивилизации, интеллигентности, нравственности и просвещения!

Долго потом город вспоминал двух голых, прикрывающих срам людей, бегущих по улице. Камней в Адама и Еву никто не бросал, нет. И не смеялся никто. Какая-то сердобольная старушка сняла платок, накинула на дрожавшую продавщицу…

Бедняжка и раньше ходила в синяках. Но на этот раз рогатый муж перестарался и избил изменницу до черноты, так что вмешался участковый. Был суд и развод.