Надежда Нелидова - Молчание девчат [сборник]

Почти безотцовщина, ребёнок с характером — а вокруг соблазны. Мальчики, наркотики, вино.

Игровые автоматы тогда в каждой торговой точке были натыканы. Вокруг одноруких бандитов клубился народ.

Моя соседка, кроткая учительница начальных классов, сначала спустила накопления на чёрный день и «смертные», с накопленных за полгода пенсий. Потом унесла в ломбард семейное старинное золото. И в полдня всё проиграла.

Кассеты с порнухой чуть не в довесок к хлебу и молоку шли. На каждом шагу ларьки — и из каждого ларька с обложек, с витрин трясли окороками и сиськами, а то и ещё чем откровенней, голые девки. Малышня шла из школы. Рассматривала, переталкивалась локтями, хихикала.

Время было такое: девяностые годы. Дикий, дичайший капитализм. Как сейчас перед глазами: десятилетние мальчишки валялись под кайфом в траве, в центре города возле главной библиотеки. И настолько эта картина была обыденна и привычна, что прохожие шли мимо, не обращая внимания.

Светило солнышко. Из библиотеки спускались по ступеням читатели с книгами под мышкой. Молодые мамы, болтая, катили коляски. Бабушки на скамеечках сплетничали… И мальчишки под кайфом ползали.

Войдёшь в подъезд — а там по стенам скользят тени маленьких людей, шевелятся по углам ребячьи кучки. Во тьме на полу белеют шприцы. Ноги скользят по ним, как на роликах.

У-у, сколько тогда их, безымянных бедолажек в самом нежном возрасте, ушло на тот свет. Заложники, птенцы перестройки, чьи косточки безжалостно, с хрустом перемолол горбачёвский Молох.

…А Лизанька тогда дверью хлопнула: «Ты мне не мать, ты папу предала!». Чуть не пустилась во все тяжкие.

Однажды в кухне я почувствовала странный, душный запах. В раковине валялась десертная ложечка с чем-то не отмываемым, тягучим, коричневым, душистым… Насвай, или что они там варят?!

Что Лизаньку остановило? Моё великое материнское терпение и любовь. Согласна: звучит пафосно, фальшиво и легковесно. А на самом-то деле любовь — понятие, самое что ни на есть, материальное, вещественное. Плотное, тяжёлое, ощутимое: руками потрогать можно.

Этим концентрированным веществом, под названием «любовь», я усердно заполняла дочь под завязку: чтобы не осталось ни щёлочки, ни укромного местечка для дурной мысли, дурного поступка. И вам советую: туго набивайте своих детей любовью, а детское свободное время — делами, делами, делами. Чтобы приходили из музыкального или какого-нибудь биохимического кружка — и падали замертво в кровать.

Где в ребёнке чуть образуется вакуум, незанятое пространство — в эти пустоты, лакуны, пазухи тотчас начинает заползать дьявол. Сначала исподволь, тихой сапой — а после хлынет, заполнит, обживётся и клыкастую пасть оскалит — поздно будет.

Сколько мы с Лизанькой времени вместе провели. Прогулки, разговоры на ночь, книги, фильмы.

Как-то читали рассказ о матери и сыне, попавшим в лавину. Им повезло, они выбрались и ползли, покалеченные, в долину: живые обмороженные, почернелые мумии.

Заблудились. И вот когда сын сказал: «Мама, я не могу больше. Я умираю от голода», — мать вынула нож.

Когда-то давно, тысячу лет назад, в прошлой ненастоящей жизни, она читала легкомысленные женские журналы.

В очередном дурацком тесте вычитала, какие две вещи необходимы для человека и всегда должны быть при нём: в дамской ли сумочке, в мужской ли борсетке. В лесу или в городе. В войну или мирное время. Зажигалка и нож!

Под впечатлением, пошла и купила хорошенький перочинный ножик с перламутровой рукояткой. И носила в заднем кармашке джинсов. Изящная зажигалка у неё всегда была с собой: она тайком покуривала.

Мегатонны снега снесли их домик и перекрутило кости, но складной ножик и зажигалка не выпали из тугих эластичных карманов (слава изобретателям стрейча!).

И она отползла в сторону, чтобы не увидел сын. Закусила рукав до зубовного крошева и отсекла от бедра кусок плоти.

Развела костёрчик и слегка обжарила на прутике на огне. Положила сыну в рот, чтобы он сосал и грыз обугленный лоскуток кожи, желтоватого сала и бледно-розового обескровленного мяса.

Сын поел и попросил ещё. «Завтра дам», — пообещала она, и они поползли дальше. И они ползли, и мать всё отрезала и отрезала от себя кусочки. Стала живыми консервами для сына.

Перетягивала кровоточащие места полосами рубахи: ведь если она истечёт кровью и обессилеет, сыну не дотащить свою мать. Свои живые консервы.

Рассказ казался неправдоподобным, но на Лизаньку произвёл большое впечатление. С расширенными глазёнками вопросила: