Татьяна Бутовская - Вернусь, когда ручьи побегут

– Симка!!

Сима встрепенулась, повела сонными глазами.

– Девчонки! – заулыбалась она, одергивая подол и тяжело вставая. – А я тут придремнула на солнышке.

– Вот это сюрприз! – Александра распахнула руки навстречу, крепко обняла Симу, почувствовала упругость ее живота, осторожно отстранилась и поцеловала в щеку. И содрогнулась, увидев багровый лепесток шрама, выглянувший из-под шелкового платка, обвязанного вокруг Симиной шеи. Последний раз она видела Симу в больнице, когда повязку еще не сняли.

…В больницу Камилову не пустили: посещения разрешались только близким родственникам, в приемные часы. Это Александру не остановило. Улучив момент, проскочила мимо вахтера незамеченной, поднялась по лестнице, просунулась на полкорпуса в дверь хирургического отделения, удачно прихватила проходившую по коридору женщину из больных: «Серафиму Плоткину из третьей палаты, пожалуйста!»

Смотреть на Симочку было тяжело. Худая птичья шея с прилепленным к ране широким пластырем, желтоватый отек на лице, сухая запекшаяся корочка на губах, застиранный фланелевый халат, болтающийся на тонком теле, острый запах больничного сиротства.

– Я такая осклизлая, – смущенно сказала Симочка, прочитав, верно, все в Сашином лице и проводя рукой по волосам, – мыться пока не разрешают.

– Я тебе поесть принесла, – торопливо сообщила Саша, доставая из сумки сверток, обернутый в несколько слоев газетой, и извлекая из бумажного вороха эмалированную миску. – Это свиная отбивная с жареным луком, еще теплая. Поешь.

Сима приняла из рук Саши миску, вдохнула мясной аромат и уставилась на еду с голодным интересом:

– А как есть-то? – спросила она, быстро обернувшись на шаги за спиной и прижав миску к груди.

– Руками ешь, чего там.

Деликатно держа кусок паутинками пальцев, Симочка откусила и по-детски зажмурилась от удовольствия.

– Ты знаешь, – хихикнула она, прикрывая рот ладонью и продолжая жевать, – все время есть хочется.

– Это замечательно, значит, поправляешься. – Александра молча смотрела, как вместе с пластырем напрягаются и двигаются жилки на ее шее.

– Нашли мерзавцев? – спросила она, отрывая взгляд от Симочкиного изуродованного лица и пряча подступившие близко слезы.

– Нет. Теперь уж и не найдут, наверное, – сказала Сима, облизнув пальцы.

Александра протянула ей носовой платок. Симочка признательно кивнула, вытерла пальцы. Ее слегка качнуло.

– Что? Что с тобой? – испугалась Саша, подхватывая Симу под локоть.

– Ничего, ничего, – успокоила Сима и прижалась спиной к крашеной стене. – Слабость. Мне долго на ногах нельзя, – она приложила руку к животу. – На той неделе в гинекологию переводят.

– В гинекологию?

– На сохранение. Так что я тут надолго. – Она слегка пожала Сашину руку. – Спасибо, Сашка, так вкусно было!

– Иди, Симочка, иди скорей ложись, – занервничала Саша, подталкивая ее к дверям отделения. – И думай только о хорошем!

Сима согласно кивнула, тихо произнесла:

– Ребеночка надо выносить. – И подняла на Сашу вопрошающие каштановые глазища.

– Выносишь! – твердо сказала Камилова.

Расставшись с Симой, Александра еще долго сидела в больничном садике, прикуривая одну сигарету от другой. И вдруг увидела идущего по аллее Леву. Со стороны казалось – бредет пожилой, не очень здоровый мужчина, и модная спортивная сумка, с торчащей из нее зачехленной теннисной ракеткой, снята с чужого, молодого и сильного плеча. «Так мы еще и на корт собрались!» – с ненавистью подумала Александра, провожая его взглядом. Но перемена поразила ее. Лева будто перешел в другую возрастную категорию.

Ослабел Лева. Случившееся не умещалось в его сознании. Казалось, произошло чудовищное недоразумение: что-то напутали, ошиблись в какой-то инстанции, послали не ту бумагу, не по тому адресу, не тому адресату – как это бывает. Он продолжал исправно ходить на работу, посещал корт по расписанию, следил за чистотой тела и ногтей. Исполнение ежедневных ритуалов в их сложившейся последовательности было подтверждением нерушимости жизни. Но дух его был надломлен.

…Воскресным мартовским утром – после дня рождения Танечки – Лева проснулся поздно; рядом в постели тихо дышала жена; рука ее покоилась на его груди. Он вспомнил ночь любви, незнакомо горячую и нежную Симу, ее ласки и свое сладострастное упоение ими. В нем зашевелилось нехорошее беспокойство: что ж это он, капитулировал? Сломался? Потерял свое мужское лицо? Сейчас проснется Сима, станет кофе варить, бутерброды делать, звать его к завтраку, бойко щебетать – будто между ними все уже уладилось, инцидент, так сказать, исчерпан, индульгенция получена, камень упал с ее души, жизнь продолжается! И в лице ее он прочитает – пусть и хорошо припрятанное – чувство победы над ним, женской власти и даже превосходства.