Владимир Сорокин - Рингштрассе

Когда вам надоест мраморная роскошь Сецессиона и позолоченные лавровые листья его сияющего купола осыплются в вашем мозгу прощальной осенью югендстиля, когда прекрасно-рахитичные фигуры на бетховенском фризе Климта вызовут у вас меланхолию, перетекающую в смутную тревогу за неправильно запаркованную машину, когда соборная площадь, полная китайских и американских туристов, почему-то заставит вас вспомнить чемпионат мира по футболу и проигрыш любимой сборной, а выходящие из собора Святого Стефана японские туристы — о последствиях разрушительного цунами и о не заплаченном в апреле налоге, когда в музее Фрейда у вас внезапно закружится голова и невидимые иголки с психоаналитической деликатностью вопьются в кончики внезапно похолодевших пальцев, когда слово «винершницель», произнесенное немолодым официантом, подбросит вас с классического венского стула и вытолкнет из легендарного кафе с мраморно-слоистыми колоннами и куклой усатого завсегдатая, когда клумбы Шёнбрунна болезненно напомнят об отложенной уже в третий раз встрече с дантистом, а длина Карл-Маркс-Хофа — об оччччччччччччччччччччччччень старом долге старому приятелю, когда борода кучера коляски в сочетании с приторной мелодией вальса, раздающейся из айфона русского туриста, почему-то разбудит в памяти бродячий по Европе призрак коммунизма, которого вы никогда в жизни не встречали, когда вся Вена вдруг покажется вам одним большим гибридом кондитерской и музея с бесконечной армией холодно-вежливых официанток — бросьте все и ступайте на Рингштрассе.

Собственно, я так и делал, когда некоторое время жил в Вене — городе внешне настолько прекрасном, что от этой имперской красоты начинает подташнивать и кружится голова. Слишком красивого не должно быть много, а Вена — именно такая, как праздничный торт с шоколадным Моцартом наверху. Но нельзя же ежедневно объедаться тортом!

Рингштрассе — самая демократическая улица Вены. Этот бульвар всегда распахнут перед любым пешеходом, будь то турист или венец. Он не требует к себе пиетета, не заставляет почтительно шуршать картой города, не претендует на элитарность, не пускает имперскую пыль в глаза. Имперскость остается по краям бульвара. По нему ходят трамваи, ездят велосипедисты. Здесь растут деревья, валяются окурки и бутылочки фруктового шнапса. Рингштрассе не даст вам возможности заблудиться, потеряться. Широкая и бесконечная, она долго тянется, и хотя носит название «кольца», таковым по-настоящему не является, прерываясь речной набережной. В этом тоже демократизм — отсутствие закольцованности, замкнутости и жесткости: кольцо разрывается рекой. Прошелся по «кольцу», сверни на набережную, купи в киоске мороженое и иди вдоль быстрого неширокого канала, любуясь мутноватой водой. Здесь у воды катаются на роликах студенты, гуляют с собаками дамы, лежат в лужах мочи бомжи. Если наскучит река — сверни направо, пройдись переулками и выйдешь к массивному зданию МАКа, Музею прикладного искусства. И здесь снова начнется эта улица — Рингштрассе. Она широка и нетороплива, как река. По ней, как и по реке, можно скользить бесцельно на лодочке своей судьбы, занесшей тебя в этот роскошный город. Сплавляться, грести, грести, не обращая внимания на прохожих и проплывающие по бокам достопримечательности. Они вас не остановят, не потребуют причалить, не полезут в душу со своей историей, датами и персоналиями, позволяя себе лишь проплывать мимо. Захотите — приближайтесь, положите на их мрамор или гранит свою ладонь, почувствуйте многозначительное молчание имперского сердца. О, это тишина умершего тела государства, роскошный покой Габсбургов!

— Wiener Blut! Wiener Blut! — радостно поют мраморные скульптуры и колонны.

— Das Weiner Blut stockte… — угрюмо вторит им темный цокольный гранит.

— Gott erhaaaaalte, Gott beschüüüüütze… — шелестят каштаны.

— Virrrrribus unitttttissss… — скрежещет трамвайное колесо.

Каменные и железные орлы уже никогда не взлетят. Они охраняют имперское прошлое. Здесь уместен санкт-петербургский Бродский.

«Но садятся орлы, как магнит, на железную смесь».

Железные опилки имперского величия рассыпаны по мраморной Вене. Их сметают дворники по утрам, служители музеев собирают их в пластиковые пакетики, голуби склевывают вместе с хлебными крошками, старушки хранят их в шкатулках с бабушкиными драгоценностями, националисты загоняют их себе под кожу в виде двуглавой татуировки. Они попадают в глаза туристам, скрипят на зубах у катающейся на ролл-досках молодежи, похрустывают под вечерними каблуками дам в манто, спешащих в оперу на очередную премьеру.