Михаил Шахназаров - «Контрабас» и виски с трюфелями [сборник]

Очень рад, что не поленился выучить язык в Риге. Помогает в плане работы. Постоянной пока нет, но, я думаю, все образуется.

Если Гоша снова будет ностальгировать по шпротам и бальзаму — не высылай. Здесь все это есть, проверено раввинатом, и цены вполне приемлемы. Он просто неприлично экономит.

Как дела с твоим отъездом? Вы уже были на собеседовании? Обязательно напиши.

Высылаю тебе фото. Оно мне нравится больше других. Парня, что рядом со мной, не знаю. В этом районе, бывает, постреливают. Так что, возможно, это его последняя фотография. Если да, то царствие ему небесное…

Обнимаю. Алекс.

На фотографии Саша стоял в обнимку с улыбающимся негром. Позади просили ремонта трущобы. Сашка не сломался. Наоборот. Он вернулся там к жизни. В нем снова проснулось чувство черно-оптимистичного юмора. Восемь лет, что он говорил об отъезде, не прошли даром…

Мне пришел вызов из американского посольства. Вернее, не мне, а родителям, сестре и бабушке. Радости было — как на Новый год. Открыли шампанское, целовались. Нужно было ехать в Москву на собеседование.

Первым отправился я. Три дня пил и шлялся по клубам. Московские родственники сказали, что если Америка и погибнет, то благодаря таким, как я. На четвертый день к пяти утра был у дверей посольства. Родители подъехали в девять, сразу с поезда. Сказали, что с такой физиономией лучше проходить собеседования у врача-нарколога. Еще сказали, что я уменьшаю шансы. На что — я уточнять не стал.

Морской пехотинец за стеклом сказал: «Пачпорт». На мозаике из герба США стоял огромный негр в черном костюме. Где кончается кожа и начинается костюм — указывали манжеты и воротник рубашки. Стоял — как последнее предупреждение: «Смотрите, нас там таких много, может, передумаете?»

Мы прошли в большую комнату, уставленную рядами кресел. Зал ожидания перед отправкой в другую жизнь. Очередь двигалась медленно и трагично. Как в Мавзолей. Только здесь можно было сидеть… Я быстро заснул. Над залом повисли ноты моего храпа. Мама резко толкнула в бок и сделала замечание. Рядом сидела пожилая еврейская чета. Мама сказала, что, когда я заснул, наш сосед на выдохе произнес:

— Счастливый человек. Это же надо иметь такие канатные нервы…

Собеседование вели двое. Чересчур любезничали. Задавали провокационные вопросы:

— Что вам не нравится в Советском Союзе?..

— Вы были в Арзамасе-16?..

— Почему вы выбрали для эмиграции именно Америку?..

— Вы голодаете?..

— Испытывали ли вы притеснения со стороны режима?..

— Вам есть что носить?..

Я почувствовал себя обнаженным. Когда мы отвечали, они довольно улыбались и переглядывались. Для них все ответы были комплиментами системе, которая их воспитала. Ежедневно эти двое выслушивали здравицы во славу США. Их не смущало, что от неудачников. Они, как и система, болели манией величия.

Бабушку спросили:

— У вас же есть в Риге сын. Кем он работает?

Бабушка обрадовалась, что ее заметили, и похоронила наши надежды. С энтузиазмом и гордостью выпалила:

— Да! Конечно, есть! Он занимает большой пост. Он старший регистр пароходства!

Вместо «беженцев» мы получили «эмигрантов». Но это выяснилось к вечеру. Янки знали, что, имея сына на такой должности, можно жить даже в Северной Корее или Анголе. И никуда не надо бежать. Нужно было сказать, что мы были в Арзамасе-16. И обязательно добавить, что проездом через Челябинск-3 или другой секретный городок.

Вечером я получал листок с вердиктом. Рядом стоял пожилой еврей, утром возмущавшийся моим спокойствием.

— Что дали? — поинтересовался он. Как будто речь шла о сроке или индульгенции.

— «Эмигрантов».

— А нам — «беженцев».

— Желаю успешно добежать.

— У них везде камеры. Вам дали «эмигрантов», потому что вы спали.

— Нет, потому что мы армяне.

— Перестаньте. Вы еще хуже евреев.

— В смысле?

— Такие же. Но только хуже.

— Спасибо.

— Не за что… Ладно, не обижайтесь. Поверьте мне. Здесь тоже можно чудно устроиться. Другие времена. Вы молоды. Желаю вам успеха!

— Хорошей вам пенсии через велфер… И на меня не сердитесь. Пока все колена отыщем, может, и родственниками окажемся.

Мой собеседник по-доброму улыбнулся.

По его логике, Америка собирала со всего мира все, что хуже. И это «хуже» быстро приспосабливалось к тому, что лучше. Скорее всего, он был прав. У него за плечами жизнь, у меня — какие-то жалкие обрывки…

В поезде я напился. Взялся за письмо Сашке. Стол дрожал, рука подпрыгивала, мысли предательски вибрировали. За окном неотремонтированными памятниками стояли избы с черными трубами. Собаки без хвостов, ошейников и породы лаяли на вагоны. У мутной лужи играл с консервной банкой забавный мальчуган. Я подумал, что пройдет десять лет, а эта картинка не изменится. Хотя почему десять? Такой она, судя по описаниям классиков, была и в начале века.