Михаил Шахназаров - «Контрабас» и виски с трюфелями [сборник]

Если, как говорят некоторые ученые, человеческая душа весит действительно шесть граммов, то совесть в душе Бориса после его долгой карьеры бизнесмена измерялась даже не миллиграммами, а еще более мелкими единицами. Но она была. И разговор с Лидией Андреевной Борис решил вести по совести. Он предложил женщине забыть их роман. Но, по словам Лидии Андреевны, это было бы тем же самым, как если бы народы забывали свою историю. Тогда Борис предложил в обмен на забывчивость существенную прибавку к жалованью. Но Лидия Андреевна хоть и не стала в этом случае оригинальной, уступить отказалась. Бухгалтер заявила, что не продает любовь за бумажки. Тогда Борис предпринял последнюю попытку и предложил должность главного бухгалтера в фирме своего компаньона с уже выше обещанным увеличением заработной платы и бонусами. Резкий поворот и цоканье каблучков сопроводила обидная фраза: «Никчемное похотливое чудовище и слабенький спринтер».

Через три недели к Борису зашел приятель. На том месте, где раньше возвышалась фотография Валентины, стояла небольшая открытка. Лазурь океана, несколько островов с кажущимися пластмассовыми пальмами. С добрым выражением лица Борис крутил в руках кубик Рубика.

— Борька, я буквально на десять минут.

— Десять минут… Разве это время? Это его крохи, — задумчиво проговорил Борис. Говорил он медленно, казалось, что по слогам.

— Давай без философии. Я тут слышал, что у тебя бухгалтер многие вопросы решает. И решает, как сейчас говорят, на раз. Моя сильна, конечно, но со связями у нее беда. Не наработала. Так вот, не мог бы…

— Не мог, — перебил Борис. — Не мог бы, Андрей. Она улетучилась.

— Кто улетучился?

— Сначала улетучивался аромат из приоткрытой банки с молотым кофе. Потом улетучилось желание делать это часто. А потом улетучилась она. Улетучилась бухгалтер, Веремеева Лидия Андреевна, сорока семи лет от роду. Стройная, рост сто семьдесят два сантиметра, над губой «мушка», глаза зеленые. А с ней улетучились двести семьдесят тысяч долларов США.

— Вот оно как… Сочувствую, Борь. То-то я смотрю, на часах всего два, а ты уже унюханный.

— Я не нюхаю кокаин, Андрюша. И я вовсе не унюханный. Я кушаю селективный ингибитор обратного захвата серотонина.

— Ты… Ты на «колеса» перешел?!

— Да, Андрюша. Я пью антидепрессант «Прозак». И знаешь… Он лишь частично помогает успокоить себя и забыть, что эта сука улетучилась. И эта сучка, Ира… Она так и не закрывает баночку с молотым кофе…

Жизнь на краю финансового разлома, осень пугает красками безысходности, а моя страховая компания уходит в пике, из которого ей уже не выйти. Ликвидация, продажа залогов, нудные переговоры с банкирами и должниками. Оставалась партия пледов на тридцать тысяч долларов, которую нужно либо продать, либо забыть и о цветах шерсти, и о цветах долларов, которые можно за нее выручить. Вспомнил, что в Чечне появились лагеря беженцев. Договорился о встрече с их главным в Риге. Стены офиса, увешанные портретами Дудаева и сурами из Корана. Молчаливые люди, непривычно выглядящие без автоматов в руках.

— Аслан, у меня пледов шерстяных на тридцатку зеленых. Возьми для беженцев, за двадцатку скину.

— А по номиналу на сколько тянут?

— На полтинник.

— Мы же люди кавказские, земляки — отдай так. Кто же гуманитарку продает?

— У тебя на груди полумесяц, у меня крест. Вот и все наше землячество. Не гуманитарку продаю, а партию товара.

— За семеру скинешь, возьму. С деньгами проблема, брат.

— «Шестисотый» тоже из проблемных?

— Так это необходимость, брат. То положено.

— Значит, пледами будут накрываться в другом уголке земли.

— Если не сдашь, звони. За чирку возьму.

Мысли, куда определить целую фуру клетчатого тепла, не давали покоя. Советчики разводили руками и протяжно выли: «Забу-у-удь». Гуляя по Старой Риге, бросил я беглый взгляд на вывеску: «Государственный ломбард». Идея была не просто безумной, а дурацкой. Шубы, золото, аудиотехника и фура пледов.

В огромном старинном зале с колоннами было темно и безлюдно. В окошках приемных касс скучали поднаторевшие на аферах дамы, лениво перекидываясь между собой идиотскими фразами. Пахло сургучом, нафталином и чужим горем. Пожилая женщина, виновато озираясь, сдавала шубу. Подарок мужа. До меня доносились слова «мало», «не дороже». На душе стало мерзко. У железной решетки охранник срастался с пытками Коэльо.