Давид Гай - Террариум

Вообще, сколько всего про него написано и рассказано… взять те же книги, не зря бросил однажды: “Я вообще не знаю, что там можно написать. Я бы про себя столько не мог написать”; опять же в интернете прочитал рассказ: в каком-то захолустье бабы стали видеть во сне Высшего Властелина Преклонии, которая увидит сладкий сон – глядишь, беременна и все мальчики рождаются, во как! – и даже учительница его не устояла перед соблазном описать детские годы будущего Повелителя нации, хорошо описала, достойно, “мальчик маленького роста, бледнолицый – с глубоко посаженными серого цвета глазами, над глазами яркие черные брови, что очень разнилось со светлыми волосами. Про себя я назвала его светлоголовым, что впоследствии оправдало себя”, или: “он не стеснялся задавать вопросы, слушал ответы на них до конца, если чего-то недопонимал, то опять расспрашивал. Главное – он обладал острым умом, очень хорошей памятью. Уже на первых уроках по изучению языка проявил удивительные способности”. Все чистая правда, но дернула же ее нелегкая вспомнить глупую историю об утках, которых они всем классом вырастили летом на предмет пополнения своего пищевого рациона; дуболомы в издательстве не заметили, пропустили: “…пришло время забить одну из уток. Все отказывались рубить голову бедняжке. Чтобы не так печально все выглядело, ребята разыграли сценку. Устроили суд над уткой, обвинив ее в том, что, дескать, дерзко нарушала правила жизни: ела больше всех, уплывала дальше, чем положено, позже всех засыпала. Привязали бедняжку за шею, и один из ребят с грустными причитаниями потащил виновницу к плахе – ею было обыкновенное бревно. На палача накинули красное одеяло тоже одноклассницы. Во время процессии к плахе несчастную с «плачем» сопровождали желающие. Слабонервные, вроде меня, удалились от места казни подальше… Во время второй казни доля палача выпала на другого мальчика, он категорически отказался: “Делайте со мной что хотите, но я рубить голову не буду, не умею и не хочу”. На помощь другу пришел будущий ВВП, накинул на себя одеяло, сказал: “Введите несчастную, положите ее так, чтобы я мог одним ударом отсечь ей голову”. После казни кто-то стал щипать перья – это надо делать пока тушка не остыла…” Ах, милая училка с еврейской фамилией, садовая головушка, за каким дьяволом надобно было это вспоминать? – один гад, прочитав, прокомментировал, что у него сценка эта вызвала определенные ассоциации: кто “дерзко нарушал правила жизни: ел больше всех, уплывал дальше, чем положено…”? У кого ”щипали перья, пока тушка не остыла?” Прозрачный намек на МБХ, имя ненавистное даже не хочется произносить, до того противно и омерзительно.

Он убедил себя, что не боится интриг, исходящей от конкурентов опасности, ибо где они – конкуренты? – нет их и по определению быть не может, как не может быть второго ВВП кроме него, и только в далекой перспективе смерть, неизбежная и необоримая, о которой все знают только покойники, может что-то изменить в раскладе сил, но об этом и думать не хочется, ибо жить ему еще и жить; он словно паук, соткал чудовищную паутину, шелковые нити огромной прочности, ловчие сети, опутавшие страну, где каждая ячейка, нить, струна волокна играет свою, отведенную ей роль и служит укреплению всей сети, а в центре всего находится он, паук, всевидящий и всеслышащий, гарант стабильности и неизменности заведенного им порядка, но если каким-то непостижимым образом паук исчезнет, то с его исчезновением, приходится признать, улетучится холодящий душу многих преклонцев страх, поднимут голову скрытые, замаскировавшиеся враги – а открытые враги его дела и подавно, начнут с остервенением рвать и кромсать созданную за многие годы сеть, поэтому он нужен всем тем, кого наделил частью силы, безграничным обладателем которой является только он сам, всем тем, кто, как ни странно, замечательно себя чувствует в пределах сети, где может делать что заблагорассудится, ничего не боясь и ни о чем не сожалея, а до остальных ему нет никакого дела и бояться их не стоит – пусть даже громко вопят, ходят на митинги с плакатами: “мы за честные амфоры” или “свободу рабу на галерах”, памятуя обмолвку ВВП про то, что пашет как тот самый раб… или еще чище: “Не раскачивай лодку – Крысу тошнит”, его, то есть; главное, не быть смешным в их глазах, тот, кто смешон, того презирают; с кем может он сравниться по степени страха, вызываемого в людях одним своим неулыбчивым видом, пристальным, немерцающим, неотрывным взглядом выцветающих с возрастом глаз-буравчиков: сколько раз репетировал один на один с зеркалом этот немигающий, как свет фонарного столба, взгляд! – кто-то в интернете обозвал его воблоглазым, он выяснил, кто, но не схватил за одно место, не наказал, хотя сам же однажды обронил: кто нас обидит – тот трех дней не проживет, все одно словцо гадкое пойдет гулять по свету, а если наказать, могут подумать, что обиделся, то есть почувствовал укол, а ему, по правде, все равно, – как говаривал творивший в городе на болотах великий писатель, где много позже родился, жил и работал ВВП, – “мимо об этом”; так вот, по степени внушаемого страха он, мнилось, мог прежде сравниться, наверное, лишь с правившем Преклонией тридцать лет без одного года маленьким рябым усатым вождем с плохо сгибавшейся рукой и двумя сросшимися пальцами на ноге, самодовольно думал ВВП в минуты, когда устремлял проницательный взгляд в самого себя; но усатого смертельно боялись – и боготворили, а его боготворят ли, любит ли его народ? – он сильно в этом сомневается, если и любил его народ, то давным-давно.