Михаил Тарковский - Енисей, отпусти! (сборник)

– Какие награды? Медали «За отвагу». Две было. Одну потерял. Вторую как получил? Тоже так. – Дядя Илья отмахивается. – Там никто толком не знает, не мое это – начальства дело. Я же не за награду воюю – правильно?

Короче, идем с передовой, у меня провода моток на спине. И слышу: командир зовет. Я иду, не откликаюсь. Докричался. Обратно на передовую посылает – доложить там что-то. А я только что оттуда, да еще провод этот. Он подзывает солдата: «Возьми провод у него». Отдал провод и назад, на передовую, а неохота – страшное дело! Так не хотел идти. Сходил, доложил, что нужно. Возвращаюсь, уже чуть не наутро. Вижу – что-то копают тут… В общем, все, кто тогда шли со мной, и начальство, и солдаты – все полегли, 32 раненых и 11 убито. Снаряд. Опять Господь уберег.

– А еще что было?

– Зубами порванный провод соединил, а потом огонь корректировал… – Дядя Илья помолчал, сказал: – В Белоруссии ни одного дома не было целого, трубы где торчат только. Шли по лесу колонной, вдруг остановка. Я шустрый был, вперед пробрался – что такое? На сосне висит женщина молодая, в чем мать родила. Косы… до сих пор перед глазами стоят… льняные. А под ней банки от консервов – жрали… Пожрали и уехали: моторизированные, б…!

Помолчали.

– А медаль как потерял?

– Она у меня в кармане лежала, командир говорит: «Почему не носишь?» Я надел, носом-то рыл когда землю, и потерял.

– И сколько времени тебя дома не было?

– Два года и шесть месяцев, – посчитал дядя Илья.

– А победу где встретил?

– В госпитале, в Ленинграде. Помню, баба идет, толстенная, в дверь только боком проходит. Под каблуками паркет прогибается. А она пробовала еду нашу, годится или нет. Наши ржут: «Опробывалась!» Это к слову… А победу – в госпитале. А вообще, земля слухом полнится, еще победы нет, а слух уже был, что с Америкой вражда идет. А с победой так было: ночью проснулся – гул идет. «Че такое?» – спрашиваю спросонья. А мне: «Кричи ура – победа!» А назавтра Сталин говорил. Немного сказал – поздравил всех. И всем выдали по чекушке вина, бутылку минеральной воды, бутылку пива. Я пива отпил. А больше не хотел почему-то. А днем народ пошел к больнице, а там загородка – как пики. И вдоль загородки побежали все… К нам… Поздравляют… Что было! – Пла… плачут все… – говорит дядя Илья срывающимся голосом, вскакивает, уходит, гремит умывальником, вытирает лицо. Возвращается. Отрывисто бросает: – Извини.

Молчим.

– А что потом? Потом домой. Посчитали, комиссовали, выдали деньги, посадили опять в телячий вагон, и поехали, только не через Москву, а северной дорогой, через Пермь мы выехали. Приехали в ноябре, 28-го числа домой попал. На самолете. Не ждали особо, телеграммы не давал. Что жив, знали. Писал. До Сумарокова на самолете долетели, до Мирного на конях. А от Мирного пешком. Все кони в Арвамке, даже водовозные, сено возят. Пешком пошли. И только я в избу зашел – мне фуфайку не дали снять – все бегут, все целуются. Я утром поднялся – веришь – нет: весь в пузырях!

Прощаюсь с дядей Ильей, иду к дяде Толе. Сияет солнце, снег как железный. Дядя Толя в сараюшке, там рассада и он ставит электрообогреватель, потому что на улице снова мороз.

– Дядя Толя, расскажете, как воевали?

– Да я мало и был-то совсем… Да и вообще рассказывать не любитель.

– Да уж сколько был. О себе расскажите.

– Родился я здесь, в Бахте, 25 апреля 1925 года. Три класса закончил с горем пополам и то убежал. В Мирном мы учились тогда… А в сороковом году на охоту пошел. Работал сразу в колхозе. В сорок третьем году призван в армию, в июне месяце, не помню точно – в двадцатых числах. Сначала – в Красноярск, потом на пересыльный пункт в Канск. В Канске в бане помыли. Мы там, как на карантине были – до ноября. Сено косили, бондарили, бочки ремонтировали. На рыбалку меня посылали дней на пятнадцать – двадцать. Бреднем рыбачили на Кане. На охоту ходил за косачами для воинской части.

– Так не для колхоза работали?

– Покос и для части и для колхоза, а остальное – бочки, и рыбалка, и охота – все для части. В общем, на охоте я пробыл до 22 ноября.

– А потом?

– Потом сразу в маршевую роту на передовую.

– А ехали в телячьем вагоне? – уже со знаньем дела спросил я.

– В нем и ехали. Двойные нары. Буржуйка на вагон. Сухой паек. Кипяток на остановках. Дрова там же. И на 1-й Белорусский фронт.

Дядя Толя на редкость немногословен, каждое слово приходится вытягивать.

– И сколько времени ехали всего?

– Да недели две ехали. А до передовой на своих ногах трое суток. По шоссейной дороге. Строем. Разбитая деревушка – дошли до нее. Сутки пробыли, а потом уже на самую передовую.