Илья Бояшов - Портулан [сборник]

Мне пришлось поболтаться по коридорам и лестницам этого несуразного дома, прежде чем я обнаружил кухонное царство, а в нем – жену Слушателя, ту самую столь поразившую меня при первой встрече серую юркую мышь. Что касается здешней кухни, сто пятьдесят ее квадратных метров вполне могло бы заполнить сто пятьдесят поваров, но, увы, никто на ней не жонглировал ножами, не кромсал зелень, не подбрасывал на сковородках блины, не подливал на противни масла и не сыпал в кастрюли специи. Не слышалось ни веселых перебранок, ни топота, ни ругани, ни шкворчания, ни шипения. Не было здесь пучков чеснока и лука, колбочек с перцем, бутылок с аджикой и сацебели. На бесконечных столешницах вдоль бесконечных окон я не увидел ни единой чашки, ни единой тарелки, ни единой даже самой крошечной вазы. К двум холодильникам, своими размерами вполне схожим с промышленными, не прицепилось ни одного магнитика. Маленькая хозяйка стояла в центре этой впечатляющей пустоты, облокотившись на огромный стол, такой же безжизненный, как и все остальное, и разглядывала грозу. На фоне ничем не заполненного кухонного пространства она еще более напоминала крохотного грызуна. Халат облегал ее тельце, ступни утопали в уродливых домашних тапках, и из-за этих дурацких меховых мешков с бутафорскими когтями ее бледные, с редкими волосиками ноги казались еще более тонкими и не вызывали ничего, кроме жалости. Колтуны в волосах, морщины, тени под глазами – все в ней оставалось прежним, однако не камуфлируемая никаким макияжем, выставляемая напоказ некрасивость этой женщины была настолько притягательной, что я не мог от нее оторваться. Она опять словно бы была обнаженной, вот почему мое заглядывание на кухню было сродни подглядыванию в ванную. Мышь не могла меня видеть: я находился в тени коридора и, прихлебывая из горлышка Kingdom 12 Year Old Scotch , имел возможность совершенно безнаказанно разглядывать это существо и вспоминать поразившую меня тогда страсть, которая залепила глаза Дюймовочки самой липкой изолентой на свете. «Бедная, несчастная дура, – мысленно говорил я этому тургеневскому ископаемому, делая глоток за глотком. – Надеюсь, вижу тебя в последний раз, как и твоего мужа. Даже если режиссер – этот гривастый дурак – не оставит его в покое, я сделаю все, чтобы избежать встречи. С меня довольно. А ты трепещи перед ним, люби его, слушайся его, заглядывай ему в рот». Так я «беседовал» с нею, какое-то время топчась в коридоре и добивая виски. Я еще раз пожелал себе никогда больше не услышать о любителе Эдгара Вареза и вновь попрощался с дамочкой, готовой по первому же свистку броситься наверх с очередным подносом. Впрочем, свой полупьяный монолог я спокойно мог бы произносить и вслух. Окна кухни были приоткрыты, гром то и дело раскалывал небо на части, потоки воды производили такой неумолчный шум, что не приходилось сомневаться – жена Слушателя не услышала бы топота целого табуна за спиной.

Я уже собирался отвернуться, и вот здесь-то женщина неожиданно вздрогнула. Она принюхалась, словно самый настоящий маленький зверек – настороженно и в то же время с самым искренним, самым живым интересом к тому, что попало в поле ее обоняния. Я отчетливо видел, как расширяются ее ноздри. Она явно почувствовала то, чего не мог почувствовать я, и внезапно повернулась к дверям, затрепетавшая, вытянувшаяся в струнку, готовая опустить руки по швам, словно новобранец при появлении офицера. Повторюсь, я прятался в глубине коридора, в самой глубокой его тени, поэтому мог бы и расслабиться, находясь в безопасности, но все-таки отшатнулся. Лицо ее было теперь обращено в мою сторону, это было совершенно изменившееся лицо: ни тени прежнего спокойствия и сосредоточенности. Она словно решила сыграть на бис, словно повиновалась моему подсознательному желанию еще раз стать свидетелем ее эмоционального взрыва, который сбил меня с ног в тот день 4 октября. Глаза ее вновь вспыхнули двухсотваттными лампочками, они запылали, они уставились на меня, но смотрели сквозь , словно я был самым прозрачным на свете стеклом. Я понял, куда они смотрят, лишь в тот момент, когда подошедший сзади Слушатель схватил меня за плечо. «Куда ты подевался?» – загрохотал он. Он отправился искать гостя; он наткнулся на него в коридоре; он застал его за самым постыдным занятием, за которым только можно застигнуть человека, – за тайным разглядыванием женщины – однако не испуг и не стыд были моей ответной реакцией, а совершенно атавистическая зависть. Было чему завидовать! Еще не видя своего ненормального суженого, Дюймовочка уже знала, что он идет. Существо ее благодарно вострепетало заранее , вот в чем штука – оно возбудилось тогда, когда он еще только спускался по лестнице. Я оказался невольным свидетелем ее несомненного дара чувствовать на расстоянии. Признаюсь, это был невероятный фокус! Я уже не помню, о чем там Большое Ухо говорил ей, что он ей там приказывал, – мышь молчала, она постоянно молчала, она повиновалась молча, зато устремленный на Слушателя взгляд вновь переливался всеми красками, и, не скрою, я был им обездвижен.