Рю Мураками - Паразиты [litres]

Проснулся Уихара рано. Все тело его нещадно ломило, в мешке было жарко. Трава посеребрилась росой, но его спасла непромокаемая ткань. Солнце еще не взошло, хотя небо уже розовело. Сквозь листву виднелись темные очертания окрестных холмов. Воздух дрожал от птичьего гомона. Рядом с ним что-то зашевелилось – он повернул голову и увидел птичку чуть побольше обычного голубя, но с длинным хвостом. Птичка то и дело зарывалась клювом в толстый ковер из опавшей листвы, вылавливая там насекомых. Она подпрыгивала и издавала звуки, похожие на те, что получаются, если подуть в бутылочное горлышко. Птичка совсем не боялась Уихара и скоро оказалась у самого его лица.

Наконец рассвело окончательно, и Уихара заметил, что вокруг каждого покрытого росой листочка образовалось розоватое сияние. Вершина холма поросла густым кустарником. Он свернул спальник и собрал рюкзак. Потом выпил воды, протер лицо гигиенической салфеткой и наскоро почистил зубы. Спустившись на несколько метров вниз по склону, снова увидел проволочную сетку. Вчера вечером ему казалось, что эта дорога заняла у него вечность, но при свете ему хватило одной минуты. Тропинка, по которой он пришел сюда, изобиловала извилинами и неожиданными поворотами.

Уихара почувствовал голод и стал искать солнечное местечко, чтобы позавтракать. Он пошел по знакомой тропинке в обратную сторону и в месте, где она расширялась, едва не налетел на старика в шерстяной шапке, сидевшего на складном стульчике. Старик был мал ростом, а на коленях держал раскрытый блокнот. Он посмотрел на Уихара и сказал ему:

«Здравствуйте!» Голос у старца был хриплый – Уихара с трудом разбирал слова. «Может, он смотрел вчерашние новости или читал утреннюю газету? Отец, по всей вероятности, мертв, а меня разыскивает полиция», – мелькнуло у него в мозгу. Но он тем не менее постарался не выдать волнения и вежливо ответил на приветствие. Вчера мать сказала, чтобы он явился с повинной. Это, наверное, ей следователь подсказал… Уихара слыхал, что теперь можно установить местонахождение человека по сигналу его мобильного телефона. Никто, кроме матери, не знал, что у него есть мобильник. А если она обратилась в полицию?… Или же полицейские сами как-то пронюхали об этом. Если им известен номер, то найти его – дело техники.

Старик улыбнулся Уихара и склонился над своим блокнотом. Уихара стоял и соображал: если этот тип из полиции, то его нужно немедленно убить. «Но, черт возьми, у меня ничего нет, кроме треножника. И времени мало… Да к тому же если я тресну его по башке этой штуковиной, то наверняка испачкаю в крови. Он обошелся мне в сто сорок тысяч… Тогда я вряд ли сойду за любителя птичек».

Пока Уихара размышлял, старик закончил работу и показал ему блокнот. Он увидел изображение Будды, покрытого с ног до головы кровью. В лучах восходящего солнца особенно отчетливо выделялся окровавленный лоб. В правой руке Будда держал меч, которым убивал лань и обезьяну. У обезьяны был распорот живот, из которого свешивались кишки. Уихара даже вскрикнул от удивления. Затем старикан показал ему другие рисунки. Какие-то из них были уже окончены, а какие-то представляли собой только наброски. Старик рисовал пастелью. Все эти творения объединяло одно – везде был изображен Будда, который в лучах восходящего солнца казнил зверей. Иногда на рисунке были запечатлены только его бесстрастное лицо и скрещенные руки, на манер Христа. С пальцев Будды стекала кровь.

– Ад! – объявил дед.

Звуки с трудом вылетали из его горла – казалось, что у старика удалены связки. Голос у него был точь-в-точь такой же, как у одного знакомого Уихара, у которого был рак горла. «Его настоящий голос должен был быть гораздо звонче, – подумал он. – Допускают ли к работе в полиции людей с такими недостатками? И какого черта ему понадобилось рисовать Будду именно здесь?»

– Девятую знаешь? – спросил вдруг старик.

– Чего – девятую?

– Девятую симфонию Бетховена.

– А-а. Ну, знаю.

– Я вышел на пенсию, жена умерла… Вот и поступил в любительский ансамбль, который поет Девятую… Но потом я заболел и стал терять голос. Однако не сдаюсь и продолжаю петь.

Старик говорил, спотыкаясь на каждом слоге, и, пока он закончил фразу, прошло несколько минут. Девятую симфонию он любил больше всего. Особенно ему нравилось репетировать немецкий текст, когда он поливал комнатные цветы или убирался в квартире. Когда болезнь лишила его способности петь, он хотел покончить с собой, но друзья не дали ему пасть духом. Кто-то посоветовал заняться рисованием. Почему он рисует ад? Просто это ему доставляет удовольствие. Те, кто видел его рисунки, говорили, что лучше было бы избрать тему повеселее, но от другого он впадает в тоску.