Пётр Алёшкин - Петр Алешкин. Собрание сочинений. Том 3

— Петр, сказал он, — сегодня секретариат был. Решили тебя предложить директором издательства «Столица». Как ты к этому относишься?

— Меня?! — удивился и засмеялся я. — Да вы что? Очумели?

— Ты подумай…

— И думать нечего! Вы тоже выбросьте из головы. Лучше Кравченко кандидатуры нет.

— Он отказался.

— Все равно, обо мне и речи быть не может…

Я положил трубку, ни на секунду не сомневаясь, что поступил правильно.

— Директором в «Столицу» предлагают. — смеясь, сказал я ребятам.

Признаться, приятно было, что мне предложили и приятно, что я отказался.

— Зачем отказываться? Иди! — сказал Кончиц.

— На черта мне такой хомут, у нас свое издательство.

— «Глагол» — одно, а «Столица» — другое!

«А может, зря отказался? — мелькнула шальная мыслишка. — Нет, все правильно!»

Московские писатели двадцать лет добивались своего издательства, и наконец Совет Министров СССР постановил — открыть! Теперь шли споры — кому быть директором? Говорилось о кандидатах и на заседаниях парткома, но никогда не называлось мое имя. Обычно разговор шел о Ханбекове, главном редакторе художественной литературы Госкомиздата СССР, и о Кравченко, опытном издателе. Раньше он, кажется, был директором издательства «Книга». Через два дня должен был состояться Секретариат Московской писательской организации, на котором будут выбирать директора. Себя в «Столице» я не видел ни в какой роли. Все мысли мои были заняты «Глаголом».

В нем я готовил к изданию два своих новых романа. Первый вот–вот должен был появиться в «Советском писателе». В «Глаголе» же я пытался реализовать себя как издатель.

Посмеялись мы, пошутили над моей кандидатурой в директора и распрощались.

— Ты смотри это… не согласись! — сказал, уходя, Валера Козлов серьезным тоном.

— Что я, дурак! — уверенно ответил я.

А утром позвонил Виктор Павлович Кобенко, секретарь Правления Московской писательской организации, и попросил зайти к нему. Срочных дел в «Глаголе» не было, и я пообещал, зная наперед, о чем будет речь, и зная, что откажусь.

Кобенко человек грубоватый, энергичный, опытный советский администратор. Тогда еще чувствовал себя во всех хитросплетениях советской системы, как щука в озере. Это теперь он растерялся, будто в аквариум попал. Вроде бы та же вода, те же водоросли, та же тина, а куда ни ткнется — стенка. Посмотришь со стороны — та же энергия, тот же напор, та же бодрость, а приглядишься всё невпопад, растерянность, неуверенность в правильности поступков, подозрительность — как бы не обманули. Меня он, думаю, совсем не знал до той встречи. Встречались изредка на заседаниях парткома, а разговаривать не приходилось.

В кабинете он без обиняков сказал, что у секретарей мыслишка появилась: толкнуть меня в директора. Я ответил, что уже осведомлен и отказался, и отказ свой подтверждаю.

— Ты не торопись, подумай. Сейчас мне ни согласие твое, ни отказ не нужны. Завтра Секретариат, и утром Михайлов (председатель Правления МО СП РСФСР) с тобой поговорить хочет. Иди, думай!

Я ушел, стал думать. И начало свербить: почему не согласиться? Все–таки директор государственного издательства! И работа по мне — смогу! Сил хватит!

Жена моя встала на дыбы: «Нет!!! Поработал в «Молодой гвардии», хватит! Никаких издательств! В «Глаголе» дела хорошо идут, работай! В нем ты сам себе хозяин, а в «Столице» восемьдесят начальников будет!»

Но свербило всё сильнее. Утром я был готов.

С Михайловым разговор был короткий — я согласился. И вот Секретариат, обсуждение кандидатур на должность директора. Начали с Ханбекова, главного редактора художественной литературы Госкомиздата СССР. Секретари выступали, хвалили его так, что я краснел, вжимался в кресло, чтоб стать незаметней, клял себя за то, что притащился сюда. Стыдно будет перед всеми, когда изберут Ханбекова: мол, разгубастился я, прилетел на Секретариат, директором захотелось стать. По тому, что говорили о Ханбекове, лучше кандидатуры и быть не могло. Я и сам бы с удовольствием проголосовал за него. Следующим шел Мезинов, бывший секретарь парткома МО, хорошо знакомый всем секретарям человек. История повторилась. Его хвалили, а я вжимался в кресло. И третьего — Ляпина, бывшего главного редактора издательства «Детская литература», и четвертого — Цыбина, известного поэта, приняли на ура. Я успокоился, смирился, что директором не стану, приготовился перенести неудобство поражения. Радовало то, что почти никто из секретарей меня не знал, да и лица большинства присутствующих мне были незнакомы. Очередь дошла до меня.