– Ты знаешь, где Оливер? – спросил я.
– Не знаю. Я думала, он отправился рыбачить с Анкизе.
– С Анкизе? Он спятил! Он чуть не погиб в прошлый раз.
Ответа не последовало. Она отвела глаза от заходящего солнца.
– Он тебе нравится, ведь так?
– Да, – сказал я.
– Ты ему тоже нравишься. Больше, чем он тебе, я думаю.
Она так считает?
Нет, Оливер так считает.
Когда он сказал ей?
Некоторое время назад.
Это совпадало с тем периодом, когда мы почти перестали разговаривать друг с другом. Даже мать отвела меня в сторонку в один из дней и посоветовала быть повежливее с нашим каубоем , потому что входить в комнату и не здороваться, хотя бы ради приличия, не очень любезно с моей стороны.
– Думаю, он прав, – сказала Вимини.
Я пожал плечами. Никогда раньше мне не доводилось испытывать столь противоречивые чувства. Это была агония, во мне вскипало нечто похожее на ярость. Я пытался привести мысли в порядок, думая о закате – так люди, которым предстоит тест на полиграфе, стараются вообразить тихую, спокойную обстановку, чтобы скрыть волнение. Но я заставлял себя думать о другом еще и потому, что не хотел затрагивать или растрачивать попусту мысли о сегодняшней ночи. Возможно, он ответит отказом, возможно даже, решит съехать из нашего дома и будет вынужден объяснить причину. Думать о дальнейшем я себе не позволял.
Ужасная мысль овладела мной. Что если прямо сейчас в компании каких-нибудь городских приятелей, с которыми он завел дружбу, или среди тех, кто настойчиво зазывал его на ужин, он проговорится или хотя бы намекнет на то, что случилось во время нашей поездки в город? Смог бы я на его месте сохранить это в секрете? Нет.
И тем не менее он показал мне, что желаемое может быть даровано и получено так естественно, что можно обойтись без самоистязания и стыда, что на деле это не сложнее, чем, скажем, купить пачку сигарет, скрутить косячок или подойти поздним вечером к одной из девочек в стороне от пьяцетты и, договорившись о цене, подняться наверх на несколько минут.
Когда я вернулся с пляжа, его все еще не было. Я спросил. Нет, он не возвращался. Его велосипед стоял на том же месте, где он оставил его днем. Анкизе вернулся несколько часов назад. Я поднялся к себе и попытался пробраться к нему в комнату через стеклянную балконную дверь. Она была заперта. Мне удалось разглядеть только шорты, в которых он сидел за обедом.
Я стал вспоминать. Он был в купальных плавках, когда пришел ко мне в комнату после обеда и пообещал находиться поблизости. Я выглянул с балкона в надежде увидеть лодку, на случай если он снова решил ее взять. Она стояла у нашей пристани.
Когда я спустился, отец пил коктейль с каким-то репортером из Франции. «Почему бы тебе не сыграть что-нибудь?» – спросил он. « Non mi va », – ответил я, – «мне не хочется». « E perché non ti va? » [13] И почему тебе не хочется? (ит.)
– он как будто уловил что-то в моем тоне. « Perché non mi va! » [14] Потому что мне не хочется! (ит.)
– отрезал я.
Преодолев важный барьер сегодня утром, теперь, казалось, я мог открыто выражать то, что думаю.
Возможно, мне тоже стоит выпить немного, сказал отец.
Мафальда объявила, что ужин готов.
– Не слишком ли рано для ужина? – спросил я.
– Уже девятый час.
Мать пошла провожать одну из своих подруг, которая приехала на машине и уже должна была уезжать.
По счастью, француз, сидевший на краешке кресла так, будто уже был готов встать и идти в столовую, не двинулся с места и остался сидеть. Держа в руках пустой стакан, он отвечал отцу на вопрос о предстоящем оперном сезоне, тем самым вынуждая его сидеть тоже и дожидаться завершения разговора.
Ужин был отложен на десять минут. Если он задерживался, значит не собирался ужинать с нами. Это значило, что он ужинает в другом месте. Я хотел, чтобы сегодня он ужинал не где-нибудь, а с нами.
« Noi ci mettiamo a tavola , мы садимся за стол», – сказала мать. Она попросила меня сесть рядом с ней.
Место Оливера пустовало. Мать с неудовольствием заметила, что ему следовало хотя бы предупредить нас, если он не собирался приходить к ужину.
Отец сказал, что, возможно, опять дело в лодке. Эту лодку пора бы уже разобрать.
Но лодка внизу, произнес я.
– Тогда, должно быть, переводчица. Кто мне говорил, что вечером он собирался встретиться с переводчицей? – спросила мать.
Нельзя показывать тревоги. Или озабоченности. Держаться спокойно. Я не хотел, чтобы снова началось кровотечение. Те кажущиеся теперь благословенными минуты, когда мы катили велосипеды по пьяцетте до и после нашего разговора, относились к другому отрезку времени, как будто все это случилось с кем-то похожим на меня в какой-то другой жизни, которая не слишком отличалась от моей, но все же отстояла достаточно далеко, чтобы секунды, разделявшие нас, показались световыми годами. Если, касаясь пола ступней, я представлю, что его ступня прячется сразу за ножкой стола, сможет ли та ступня, подобно космическому кораблю, включившему модуль невидимости, или призраку, вызванному кем-то из живых, вдруг материализоваться из своей пространственной ямы и сказать, Я знаю, ты звал. Сделай шаг и найдешь меня?
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу