Роберт Пирсиг - Дзэн и искусство ухода за мотоциклом [litres]

Стараюсь как могу — продолжаю побудку первым четверостишием «Рубайята Омара Хайяма» [29] «Рубайят Омара Хайяма» популярен в англоязычном мире в переводе английского поэта Эдварда Фицджералда (1809–1883), первое издание вышло в 1859 г. Первое четверостишие сборника, вероятно, придуманное или скомпилированное самим переводчиком из других стихов Хайяма, известно в семи вариантах, из которых от прочих больше всего отличается самый ранний: . Скала над нами — точно утес в пустыне Персии. Но Крис не соображает, что это я несу. Смотрит на верхушку утеса, а потом лишь сидит и щурится на меня. Для скверной декламации с утра нужно определенное настроение. В осо-бенности — таких стихов.

Вскоре мы снова на дороге, она вьется и петляет. Устремляемся вниз, в огромный каньон меж высоких белых утесов. Ветер замораживает. Дорога выводит на солнце, и оно согревает через куртку и свитер, но вскоре возвращаемся под сень стены каньона, где опять чуть ли не мороз. Сухой воздух пустыни не держит тепла. Губы на ветру сохнут и трескаются.

Чуть дальше переезжаем дамбу и выскакиваем из каньона в высокогорную полупустыню. Это уже Орегон. Похоже на северный Раджастан в Индии, где не вполне пустыня (много сосен, можжевельника и травы), но и землю не возделывают, кроме тех мест, где в лощинах или долинах есть влага.

Безумные четверостишия «Рубайята» продолжают вертеться в голове.

Перед глазами встают руины древнего дворца Моголов у истока пустыни, где краем глаза он увидал куст дикой розы…

… А в первый месяц лета, что так розов … Как там дальше? Не помню. Мне оно даже не нравится . Я заметил: с начала нашего путешествия, особенно после Бозмена, обрывки эти все меньше кажутся его воспоминаниями и все больше — моими. Поди пойми, к чему все это… Думаю… Нет, не знаю.

Думаю, у этого типа полупустыни должно быть название, но не могу вспомнить. На дороге никого, кроме нас.

Крис орет, что у него опять понос. Едем дальше, пока не замечаю внизу речку, — тут съезжаем с дороги и останавливаемся. Крис опять смущается, но я говорю, что некуда спешить, вытаскиваю смену белья, рулон туалетной бумаги и кусок мыла и говорю, чтобы тщательно вымыл руки, когда закончит.

Сажусь на омархайямовский камень, созерцаю полупустыню — мне неплохо.

… А в первый месяц лета, что так розов … о!.. вот оно…

…И так далее, и тому подобное…

Слезаем с Омара, займемся шатокуа. Омару естественнее всего посиживать, дуть вино и мучиться от того, что проходит время, поэтому уж лучше шатокуа. Особенно сегодняшний — о сметке.

Вижу, как Крис опять поднимается по склону. С облегчением.

Мне нравится слово «сметка», потому что оно такое обыденное, заброшенное и не стильное, что ему, пожалуй, не помешает друг; оно не станет слишком привередничать. В английском «сметка» — старое шотландское слово, раньше оно было в ходу у американских пионеров, но теперь, как и слово «единокровники», нынче, похоже, совершенно выпало из употребления. Мне оно нравится еще и тем, что очень точно описывает, что происходит с теми, кто приобщается к Качеству. Они наполняются сметкой.

Греки это называли enthousiasmos , корень «энтузиазма», что буквально означает «наполненный theos’ом », то есть Богом или Качеством. Видишь, как все сходится?

Человек, наполненный сметкой, не просиживает штаны, рассусоливая про что ни попадя. Он бежит впереди поезда собственного осознания, смотрит, что возникает на рельсах, и готов к тому, что возникнет. Вот это и есть сметка.

Крис подходит и говорит:

— Мне уже лучше.

— Хорошо, — отвечаю я. Убираем мыло и бумагу, кладем полотенце и сырое белье так, чтоб больше ничего не намокло, поднимаемся и едем дальше.